Генри Джеймс - Осада Лондона

— Я еще не встречал такой неописуемой женщины! — воскликнул он. Она поистине казалась ему дикаркой.

Она засмеялась — он чувствовал, что она смеется над тем, какое у него выражение лица, — смех звонко разнесся по величественному саду.

— Неописуемой? Не понимаю. А вы все-таки попробуйте меня описать.

— Вы совершенно лишены такта!.. — решительно произнес Уотервил.

Она вспыхнула, хотя, как ни странно, по-видимому, не рассердилась.

— Лишена такта? — повторила она.

— О таких вещах не рассказывают.

— А-а, понимаю, вы про то, что я обо всем говорю. Когда я взволнована, я должна выговориться. Я не могу иначе. У меня достаточно такта, когда люди со мной хороши. Спросите сэра Артура, тактична ли я… спросите Джорджа Литлмора. Вы что, целый день собираетесь там стоять? Нам пора возвращаться.

И миссис Хедуэй вновь пустилась в путь; Руперт Уотервил, возведя на мгновение глаза горе, не спеша догнал ее.

— Погодите, пока я обоснуюсь здесь, вот тогда я буду тактична, продолжала она. — Тут не до такта, когда спасаешь свою жизнь. Вам хорошо говорить, когда у вас за спиной весь американский дипломатический корпус. Понятно, я взбудоражена. Я завладела тем, к чему давно стремилась, и не намерена выпускать это из рук!

Пока они шли к дому, миссис Хедуэй объяснила Уотервилу, почему он был приглашен в Лонглендс одновременно с ней. Уотервил предпочел бы считать, что это достаточно объясняется его личными достоинствами, но миссис Хедуэй придерживалась иного мнения. Ей было угодно полагать, что вокруг нее бушует стихия интриг и козней и, что бы с кем ни произошло, это обязательно связано с ней. Уотервила пригласили потому, что он был — пусть скромным — представителем американской дипломатической миссии, и хозяину Лонглендса хотелось из дружеских чувств к миссис Хедуэй создать впечатление, будто его прелестная гостья из Америки, о которой никто ничего не знает, находится под покровительством этого почтенного учреждения.

— Это поможет мне сделать первые шаги, — невозмутимо промолвила миссис Хедуэй. — Так что вольно или невольно, а вы мне помогли. Если бы сэр Артур был знаком с посланником или с первым секретарем, он бы пригласил их. Но он с ними незнаком.

К тому времени как миссис Хедуэй окончательно развила свою мысль, они успели подойти к дому, что послужило для Уотервила более чем достаточным предлогом, чтобы задержать ее в галерее.

— Вы утверждаете, что сэр Артур так прямо вам все это сказал? — с несвойственной ему резкостью спросил Уотервил.

— Сказал? Разумеется, нет! Неужто вы полагаете, я позволила бы ему хотя намекнуть, что нуждаюсь в каких-то одолжениях? Хотела бы я послушать, как он говорит, что мне требуется помощь!

— Не понимаю, почему бы ему так и не сказать… сами-то вы перед этим не останавливаетесь, говорите каждому встречному.

— Каждому встречному? Я говорю это вам и Джорджу Литлмору… когда я нервничаю. Вам — потому что вы мне нравитесь, а ему — потому что я его боюсь. Вас, между прочим, я ни чуточки не боюсь. Я совсем одна… У меня никого нет. Нужна же мне какая-то поддержка. Сэр Артур заметил, что вчера вечером я была с вами нелюбезна, и побранил меня за это; вот почему я догадалась, что у него на уме.

— Очень ему обязан, — проговорил Уотервил, совершенно сбитый с толку.

— Так что помните: вы отвечаете за меня. Вы не собираетесь предложить мне руку? Нам пора идти в дом.

— Удивительное вы создание, — пробормотал Уотервил, в то время как она стояла, глядя на него с улыбкой. — Чего только в вас нет!

— Ну-ну, смотрите, теперь вы не влюбитесь! — вскричала миссис Хедуэй со смехом и, не беря предложенной руки, прошла в дверь, оставив его позади.

В тот вечер, перед тем как переодеться к обеду, Уотервил забрел в библиотеку; он был уверен, что найдет там превосходные переплеты. В комнате никого не было, и он провел счастливые полчаса среди сокровищ литературы и шедевров переплетного мастерства, сработанных из старинного сафьяна. Наш дипломат питал глубокое уважение к хорошим книгам и считал, что они должны иметь соответствующее облачение. День пошел на убыль, и всякий раз, что Уотервил различал в многоцветном полумраке поблескивание золоченого корешка, он снимал том с полки и шел к нише одного из окон. Только он кончил рассматривать восхитительно благоухающий фолиант и собирался отнести его на место, как вдруг прямо перед ним возникла леди Димейн. В первый момент он испугался ее появления, ибо в высокой, стройной фигуре, прекрасном лице, казавшемся бледным на фоне высоких коричневых стен, и той целеустремленной серьезности, с которой она явилась ему, было что-то призрачное. Однако он тут же увидел, что она улыбается, и услышал, как она произносит своим нежным, грустным голосом: