Густав Майринк - Вальпургиева ночь

Он не сводил глаз с далекой точки, в которой сливались рельсы.

«Там, где они пересекаются, – Вечность, – прошептал он. – В этой точке совершается преображение! Там, там должен быть Писек».

Почва начала вибрировать.

Императорский лейб-медик отчетливо ощутил под ногами дрожание шпал.

Шум, как от невидимых гигантских крыл, наполнил воздух.

«Это мои собственные, – совсем тихо пробормотал императорский лейб-медик, – я смогу наконец взлететь».

Вдали, в точке пересечения рельсов, возник какой-то черный ком и стал быстро расти.

Навстречу стремительно летел поезд с потушенными огнями. По бокам зловещая красная сыпь, как коралловые бусы, – турецкие фески выглядывавших из вагонных окон боснийских солдат.

– Это тот, кто исполняет желания! Я узнаю его. Он идет ко мне! – восторженно вскричал императорский лейб-медик, вперив неподвижный взор в стремительно приближавшийся локомотив. – Я благодарю Тебя, мой Бог! Ты послал его ко мне!

В следующее мгновение он был растерзан машиной.

Поликсена стояла в ризнице часовни Всех святых Градчанского Собора. Погрузившись в воспоминания, она равнодушно предоставила Божене и какой-то незнакомой служанке облачать себя в ветхое, пахнущее плесенью одеяние; затканное потускневшим жемчугом, золотом и драгоценными камнями, оно было извлечено из разграбленной сокровищницы. Его надели прямо на белое весеннее платьице и теперь при свете высоких, толщиной в руку, свечей подгоняли булавками по ее стройной фигуре.

Как во сне прошли для Поликсены последние дни.

Сейчас они ожившими картинами проплывали перед ее взором – должно быть, им хотелось проститься с нею, прежде чем уснуть навеки; бесплотные, бескровные, призрачные, безразличные, они словно принадлежали какому-то другому, нереальному времени – медленно развертывались, облитые смутным матовым светом.

В паузах между картинами проступал темно-коричневый древесный узор старого, изъеденного червями шкафа – настоящее, казалось, хотело напомнить о своем существовании.

В памяти Поликсены остались только события, случившиеся после ее побега из Далиборки; она тогда долго блуждала по улицам, потом вернулась на липовый двор к домику смотрителя и до утра просидела с теряющим сознание от сердечных судорог возлюбленным, твердо решившись никогда больше не покидать его; все бывшее до этого: детство, монастырь, старики и старухи, пыльные книги и другие скучные, пепельно-серые предметы – все это казалось теперь невозвратимо потерянным, словно было пережито не ею, а мертвым, бесчувственным портретом.

Сейчас из-за черных кулис ее памяти доносились слова и призрачной чередой скользили образы последних дней…

Поликсена снова слышала речь актера, подобную той, в Далиборке, только еще более пронзительную, еще более страшную, обращенную к предводителям «таборитов», к ней и к Отакару. Это было в грязной комнате какой-то старухи по имени Богемская Лиза. Мерцала мутная лампа. Несколько мужчин сидели вокруг и слушали одержимого. Как и тогда в Далиборке, они принимали его за гусита Яна Жижку. Отакар тоже верил в это.

Она одна знала истину: это было, конечно, нечто иное, как бы воспоминание древней забытой легенды, которое перешло от нее к актеру и, обретая новую жизнь, превратилось в какую-то эфемерную действительность. Но вот что странно: магическое авейша исходило от нее, однако ни сдерживать, ни направлять этот процесс она не умела – авейша действовало самостоятельно, и только на первый взгляд казалось, что оно подчиняется ее приказам; оно лишь рождалось в ее груди, но направляла его чужая рука. Возможно, невидимая рука безумной графини Поликсены Ламбуа.

«А так ли, – терзали ее уже в следующую минуту сомнения, – может, это молитва того голоса в липовом дворе привела в действие магическую силу авейша – чтобы погасить страсть Отакара?» Собственные желания Поликсены умерли. «Отакар должен быть коронован, как он в своей любви ко мне жаждет этого; пусть на один краткий миг». Отныне это было ее единственным желанием. Но и оно питалось от корня древней кровожадной породы пироманов, через нее заявляющей свои вампирические права на участие в ужасах грядущих событий. По речи и жестам актера она видела, как легенда о гусите Яне Жижке, постепенно набирая силу, неудержимо заполняет действительность; озноб пробегал по ее телу.

Поликсена уже предвидела развязку: призрак Яна Жижки поведет одержимого на смерть.