Висенте Бласко - Толедский собор

Старики помолчали нсколько времени, погрузившись въ воспоминанія, потомъ Томаса стала вспоминать, какъ донъ Себастіанъ явился въ Толедо навстить своего дядю, соборнаго каноника, когда онъ учился въ военной школ и какъ онъ пришелъ повидать ее.

— Какой вы тогда были красивый въ своемъ мундир и каск! — вспоминала Томаса. — Вы и мн тогда говорили любезности о моей красот… Вы не сердитесь, что я вспоминаю объ этомъ? Все это были вдь офицерскія любезности. Помню, когда вы ухали, мой шуринъ сказалъ мн: «Онъ навсегда снялъ рясу. Его дяд никогда не уговорить его стать священникомъ».

Кардиналъ съ гордостью улыбнулся, вспоминая время, когда онъ былъ блестящимъ драгуномъ.

— Да, — сказалъ онъ, — это было безуміемъ моей молодости. Въ Испаніи есть только три пути для человка съ нкоторыми способностями: мечъ, церковь и судейская карьера. У меня была кипучая кровь — я избралъ мечъ. Но, къ несчастью, я былъ солдатомъ въ мирное время, и не могъ сдлать карьеры. Чтобы не опечалить послдніе годы жизни моего дяди, я возвратился къ прежнимъ занятіямъ и вернулся въ лоно церкви. На обоихъ путяхъ можно служить Богу и отечеству. Но, поврь мн, и теперь, нося кардинальскую мантію, я вспоминаю съ удовольствіемъ о времени, когда былъ драгуномъ. Счастливое время! Я иногда съ завистью смотрю на кадетъ. Можетъ быть, я былъ бы лучшимъ солдатомъ, чмъ они… Если бы мн довелось жить въ т времена, когда прелаты шли сражаться съ маврами… какимъ бы настоящимъ толедскимъ архіепископомъ я былъ!

Донъ Себастіанъ выпрямился своимъ тучнымъ тломъ, гордясь остатками прежней силы.

— Я знаю, — сказала Томаса, — что вы всегда сохраняли духъ воина. Я часто говорила священникамъ, которые болтаютъ вздоръ про васъ:- не шутите съ его преосвященствомъ. Съ кардинала можетъ статься, что онъ войдетъ какъ-нибудь въ хоръ и разгонитъ всхъ, сыпля пощечинами направо и налво.

— Да мн и не разъ хотлось это сдлать, — признался кардиналъ, и глаза его сверкнули. — Но меня сдерживало достоинство моего сана. Я вдь долженъ быть мирнымъ пастыремъ, а не волкомъ, пугающимъ стадо своей свирпостью… Бываютъ однако минуты, когда терпніе мое лопается, и я съ трудомъ удерживаюсь, чтобы не кинуться съ кулаками на этихъ бунтовщиковъ…

Донъ Себастіанъ сталъ возбуждечно говорить о своей борьб съ канониками. Его мирное настроеніе, навянное тишиной сада, разсялось при воспоминаніи о мятежныхъ подчиненныхъ. И ему было отрадно подлиться своими волненіями со старымъ другомъ дтства.

— Ты не представляешь себ, Томаса, сколько я отъ нихъ терплю. — Я здсь владыка, и они обязаны мн повиновеніемъ, — а они вчно бунтуютъ и жить мн не даютъ своими распрями. Они ропщутъ, когда я даю имъ приказанія, и стоитъ мн требовать повиновенія, чтобы всякій изъ нихъ началъ судиться, доводя дло до папскаго суда, Владыка я наконецъ или нтъ. Разв пастухъ разсуждаетъ со своимъ стадомъ, направляя его на врный путь? Надоли мн эти сутяги и трусы. Въ глаза низкопоклонствуютъ, а за спиной — жалятъ какъ зми… Пожалй меня, Томаса! Когда я подумаю объ ихъ низостяхъ — я съ ума схожу…

— Зачмъ вы такъ огорчаетесь? — сказала садовница. — Вы выше ихъ всхъ, вы съ ними справитесь.

— Въ сущности, конечно, что мн за дло до ихъ интригъ! Я знаю, что въ конц-концовъ они падутъ къ моимъ ногамъ. Но ихъ злословіе убиваетъ меня… Вдь что они, негодяи, говорятъ о существ, которое мн дороже всего на свт!.. Это меня смертельно ранитъ.

Онъ приблизился къ садовниц и понизилъ голосъ:

— Ты вдь знаешь мое прошлое, — я теб довряю и ничего не скрывалъ. Ты знаешь, что такое для меня Визитаціонъ, и знаешь — не отпирайся, наврное знаешь, что про нее говорятъ, какія клеветы распространяютъ… Объ этомъ знаютъ вс, не только въ собор, но и въ город. Многіе врятъ въ сплетни. А вдь правду я не могу открыть, не могу провозгасить ее громогласно: увы, мн запрещаетъ это мое платье.

Онъ сталъ теребить свою рясу, точно хотлъ разорвать ее.

Наступило молчаніе. Донъ Себастіанъ опустилъ сурово глядвшіе глаза и сжалъ кулаки, точно грозя невидимымъ врагамъ. Отъ времени онъ стоналъ отъ муки.

— Зачмъ вы думаете объ этихъ гадостяхъ? Вы только себя разстраиваете, — сказала садовница. — Нечего было для этого приходить ко мн.

— Нтъ, мн легче будетъ, если я поговорю съ тобой. Я безконечно страдаю, безгранично бшусь и не могу играть комедію, не умю скрывать мое бшенство… He могу выразить теб мою муку. He имть права открыто сказать, что у меня были подъ рясой живыя чувства, что я зналъ любовь… и что моя дочь живетъ подъ твоимъ кровомъ! Другіе оставляютъ своихъ дтей, а во мн сильно отцовское чувство. Отъ всего прошлаго, отъ былого счастья у меня осталась только Визитаціонъ. — Она живой портретъ своей матери; я ее безконечно люблю. И это счастье они отравляютъ своими грязными толками. Разв не слдуетъ задушить ихъ за это?