Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

– Мало у нас порядка осталось.

– Смятение умов, – поддержал его голос за спиной Самгина.

– Никто никого не боится, – сказал человек в шубе, обернулся, взглянул в лицо Клима и, уступая ему дорогу, перешагнул на шпалы.

У паровоза сердито кричали:

– Где у вас командир?

– Не твое дело. Ты нам не начальство.

– Смотри у меня! Гнусавый голос взвизгнул:

– А что на тебя смотреть, ты – девка? Наплевать мне в твои очки!

«Это он жандарму», – сообразил Самгин и, сняв очки, сунул их в карман пальто.

– Маловато порядка, – сказал человек в лисьей шубе и протяжно зевнул.

Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их:

– Ну и – пороли?

– А – как же?

– Прикажут – и вас выпорем...

– А – баб – не приходилось? – спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: – Баб следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика...

К перрону подошла еще группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, – в походной форме он стал еще толще и круглее.

– Ну, в чем дело? – резко крикнул он; человек в шапке, запахнув шубу, выпрямился, угодливо заговорил:

– Подозревается – крушение хотели устроить...

– Я спрашиваю не вас, – свирепо рявкнул офицер. – Где начальник станции?

Подбежал жандарм в очках, растолкал людей и, задыхаясь, доложил, что начальник разъезда телеграфирует о повреждении пути, требует рабочих.

– Предполагаю злоумышление, ваше благородие, рельсы на стрелке...

– А ты чего смотрел, морда? – спросил офицер и, одной рукой разглаживая усы, другой коснулся револьвера на боку, – люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил:

– Я, ваше благородие, вчера командирован сюда...

– Командирован, ну и – не зевай! Офицер повернулся спиной к нему:

– Это что за солдаты?

– Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, – скороговоркой рапортовал рослый солдат с мягким, бабьим лицом.

– Бунтующей, дурак! Пошел прочь... Офицер вынул из кармана коробку папирос, посмотрел вслед солдатам и крикнул:

– Ходите, как индюки... – Закончив матерщиной, он оглянулся и пошел на Самгина, говоря: – Разрешите...

А закурив от папиросы Клима, назвал себя:

– Поручик Трифонов.

– Самгин,

– Учитель?

– Юрист.

– Адвокат, – подумав, сказал поручик и кивнул головой. – Из мелких, – продолжал он, усмехаясь. – Крупные – толстые, а вы – из таких, которые раздувают революции, конституции, – верно?

Самгин попробовал отойти, но поручик взял его под руку и повел за собой, шагая неудобно широко, прихрамывая на левую ногу, загребая ею. Говорил он сиповато, часто и тяжело отдувался, выдувая длинные струи пара, пропитанного запахами вина и табака.

– Из неудачников, – говорил он, толкая Самгина. – Ни-и черта у вас, батя, не выйдет, перещелкаем мы вас, эдаких, раскокаем, как яйца...

«Животное», – мысленно обругал его Самгин и сердито спросил: – Почему вы думаете, что я...

– Я – не думаю, а – шучу, – сказал поручик и плюнул. Его догнал начальник разъезда:

– Вы звали меня?

Поручик приостановился, взглянул на него, помолчал и махнул рукой.

– Не надо.

Крепко прижимая локтем руку Самгина, он продолжал ворчливо, мятыми словами, не доканчивая их:

– Я сам – неудачник. Трижды ранен, крест имею, а жить – нечем. Живу на квартире у храпоидола... в лисьей шубе. Он с меня полтораста целковых взыскивает судом. На вокзале у меня украли золотой портсигар, подарок товарищей...

Подошли к поезду, – офицер остановился у подножки вагона и, пристально разглядывая лицо Самгина, пробормотал;

– Впрочем, я его заложил в ломбарде, портсигар. Сестре скажу – украли!

Выпученные, рачьи глаза его делали туго надутое лицо карикатурным. Схватив рукою в перчатке медный поручень, он спросил:

– Хотите коньяку? Французский...

Самгин отказался. Поручик Трифонов застыл, поставив ногу на студень вагона. Было очень тихо, только снег скрипел под ногами людей, гудела проволока телеграфа и сопел поручик. Вдруг тишину всколыхнул, разрезал высокий, сочный голос, четко выписав на ней отчаянные слова:

Последний, нонешний денечек... Гуляю с вами я. друзья.