Леонид Гроссман - Записки д`Аршиака, Пушкин в театральных креслах, Карьера д`Антеса

Вскоре я узнал Пушкина и как основателя русско «Edimbourg Review».

— Верно ли, что вы собираетесь выпускать полити-ческий журнал нового типа? — спросил его как-то Барант.

Мы сидели у Карамзиных. В семье покойного историка хранились лучшие предания русского умственного просвещения и первых опытов серьезной журналистики. Вдова историографа согревала всех своей приветливостью, умом и добротою. Пушкин относился к ней с глубокой сыновней нежностью.

Дочь ее Софи называли в Петербурге северной Рекамье, не подозревая, что знаменитая подруга Шатобриана давно уже превратилась в хилую старушку. Веселая же предводительница карамзинских собеседований со всем оживлением молодости и парадоксальностью смелого ума руководила вечерними собраниями в красной штофной гостиной по соседству с французским театром. Зато первые поэты России и знаменитые путешественники щедро украсили ее девичий альбом своими бессмертными автографами. Пушкин занес сюда чудесные стансы, неожиданно поразившие меня своей глубокой безнадежностью. [22] «В степи мирской, печальной и безбрежной…».

В салоне Карамзиных иностранцы могли получить у Вяземского, Жуковского и Пушкина все сведения о движении русской литературы.

— Политика для меня, увы, запретная область, — отвечал поэт на вопрос Баранта, — но мне разрешено выпускать литературное трехмесячное обозрение.

— Журнал без политического отдела, — удивился Дэрам, — возможно ли это?

— Для нас и это — движение вперед. В России до сих пор еще не было изданий, подобных европейским трехмесячным обозрениям. Нам нужны такие четыре годовых тома, в которых читатель получит вместе с образцовыми повестями и стихотворениями живую хронику современной жизни, поэзии и науки. Необходимо постоянно прививать европейскую мысль к нашему корявому скифскому быту…

Он задумался на мгновение и не без грусти продолжал:

— Мы не успели еще создать своего умственного достояния и не получили никакого наследия от предков. Татары нисколько не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля…

— Вы говорите: европейский журнал, — заметил Барант, — но, знаете ли, орган, лишенный политического голоса, у нас немыслим. В «Revue de Deux Mondes» или в «British Review» вы всегда найдете хронику современных событий, портреты и статью о Талейране, Пальмерстоне или африканских колониях. Это так же важно для нашего читателя, как и новая повесть Бальзака.

Дэрам поддержал Баранта. Он рассказал нам об английских иллюстрированных «магазинах», о старинном «Critical Review» и новейшем «Вестминстерском обозрении».

— Англия есть родина журналов, как и карикатуры, — заметил Пушкин, — и я не перестаю учиться у ваших журналистов. Я вообще собираюсь в моих выпусках уделять особое внимание Англии и Франции. Наш читающий круг живет интересами Парижа. Вы найдете в моем обозрении статьи о Французской Академии, о письмах Вольтера, о посмертном труде Наполеона, о речах Скриба и Вильмена, о новой поэме Эдгара Кине… Я хотел бы напомнить нашим читателям о Мильтоне и познакомить их с вашим чудесным Барри Корнуолем.

— Полагаете ли вы опубликовать программу своего издания? — поинтересовался Фикельмон.

— Я считаю, что его подзаголовок — литературные журнал — уже определяет все его направление. Издание, посвященное литературе, — ведь это целый путь!

— Тем более, что в прошлом наша литература, кажется, не знала таких опытов, — заметил Фикельмон.

— Для России это будет ново, — отвечал Пушкин, — если не считать журналов Карамзина. Единственное явление в прошлом, близкое моему журналу, — это «Литературная газета», издававшаяся несколько лет тому назад моим другом — покойным Дельвигом. Его направление я буду продолжать. По духу своей критики, по именам сотрудников, по неизменному образу мнения о предметах, подлежащих его суду, — журнал мой будет продолжением «Литературной газеты».

— Как станете вы освещать современную европейскую жизнь? — поинтересовался Дэрам.

— Я буду печатать парижскую хронику в виде дружеских писем и бесед. Ваш знакомый, — обратился он к Баранту, — Александр Тургенев, шлет мне животрепещущие бюллетени мыслей, чувств, впечатлений городских вестей, бульварных, академических, салонных… Я передам читателю всю лихорадку парижской жизни.

— Но это неизбежно придаст вашему органу и некоторый политический оттенок…

— И создаст ему крупные затруднения. Вы не представляете себе как трудно у нас быть вестником Европы, и особенно Франции. Цензурный комитет недоволен тем, что парижская хроника Тургенева затрагивает политические темы — процесс и казнь Фиески, перемены в министерстве, споры о государственных процентах. Мне запрещают печатать статью «Применение системы Галя и Лафатера к изображениям Фиески и его соучастников» а между тем автор открывает новые пути для изучения личности убийцы…