Александр Снегирев: Нефтяная Венера

Едем по утреннему городу. Люди толкутся возле магазинов и ёлочных базаров.

– А вот моя школа… – Соня смотрит в окно.

Проезжаем знакомые места. Здесь я играл в казаки-разбойники с одноклассниками, на этой остановке часто ждал Лену, в этом доме был гастроном. Когда покупали сыр, продавщица всегда докладывала тонкий ломоть для точного веса. Родители отдавали ломоть мне, и я грыз его по пути домой. А ещё в круги сыра были вдавлены синие пластиковые цифирьки: пятёрочки, троечки. Что они означали, никто не знал, получить кусок с цифирькой было для меня счастьем. Я их аккуратно выковыривал и куда-то складывал, а куда – не помню… А потом гастроном закрыли, и вместо него появился первый большой магазин электроники в нашем районе, и все ходили туда поглазеть на невиданные магнитофоны…

Я вдруг начинаю рассказывать всё это сёстрам:

– Моя детская поликлиника, КВД. Помню, я сам поставил себе диагноз и прибежал сюда в панике. Мне лет шестнадцать было. Оказался здоров…

Подъехали к церкви. Сёстры пошли предупредить. Я остался в машине с Ваней. Он не любит одиночества.

Рассматриваю гроб, он весь украшен манжетами и кружевами. Этакий франт с широкими плечами и узкими бёдрами. А внутри – Ваня. Странно, что он теперь в этой коробке оказался…

В церкви ждёт Лена. Она трогает меня за руку, тёмных очков не снимает. Я виновато улыбаюсь. Вот ведь как вышло…

Отпевание. В левой руке свеча, тыльной стороной правой вытираю нос. Платка у меня нет, не могу я к платкам привыкнуть. Когда слышу шорох со стороны двух поющих заупокойную молитву старушек, крещусь. Они, когда крестятся, шелестят шалями, вот я по звуку и ориентируюсь. Пока крещусь, из носа успевает натечь. Утираюсь. Крещусь. Утираюсь…

Старушки прекращают петь.

– Что, всё? – строго спрашивает Соня.

– Всё… – отвечают старушки.

– Что-то мало.

– Как мало? По канонам, – обиженно бурчат старушки.

– Тогда мы просто постоим.

Маша хлюпает носом. Любуемся Ваней. Волосы причёсаны гелем, как у мальчика из хорошей семьи. Я никогда его так не причёсывал. А теперь и не надо. Теперь я один. Обязательств больше нет. Ухаживать не за кем…

Выносим гроб из церкви. Я держу со стороны головы, Соня с Машей – у ног. Лена просто идёт рядом. Когда Ваня родился, он был таким крошкой, а теперь вырос. Раз в десять или пятнадцать увеличился. Совсем большой… Старушки поставили ему на грудь иконку. Она обращена к Ваниному лицу, а значит, и ко мне. Христос смотрит прямо в глаза с глянцевой бумаги в жестяной окантовке. Я смотрю на Христа. Он смотрит на меня…

Охранник в воротах кладбища громко спрашивает:

– Соловьёв?

– Да, – отвечает Соня.

«Кто такой Соловьёв? Почему Соня ответила „да“? – недоумеваю я. – А… Соловьёв – это Ваня, у него ведь фамилия Лены, ещё с больницы осталась…»

Губы у Вани такого цвета, будто он черники объелся. Кое-где помада осталась. Ресницы длинные. Раньше я этого не замечал. А нос совсем как у меня, и брови… И волосина эта на подбородке, кажется, длиннее стала…

Плита с дедом и бабушкой установлена на прежнее место. Дед смотрит строго. Грудь в орденах. Герой.

Под ногами мокрые листья, можно поскользнуться…

Бабушка смотрит ласково.

На влажной земле кое-где проросла травка, поднявшая старые листья, хвою и шишки. Блестит шуруп, оброненный мастерами, монтировавшими новую ограду. Кое-где краснеет яичная скорлупа, оброненная на какую-то давнюю Пасху. Моя мама скорлупу обычно тщательно собирала в коробочки и бросала затем под деревья на даче. В скорлупе содержится кальций, и мама таким образом удобряла почву. Скорлупа разлагается медленно, неохотно выделяя драгоценный кальций. Лежит годами, портя весь вид. Мамы уже нет, а скорлупа почти не изменилась.

На земле происходит движение. Кажется, что это галлюцинации, но если присмотреться, становится ясно, что это множество жучков, паучков и муравьёв снует туда-сюда, оживившись на солнышке.

Я наблюдаю за одним плоским, в цвет почвы, клещом, который застыл и греет на солнце то один бок, то другой. Изредка клещ меняет положение и потирает лапки. Я присаживаюсь на корточки и осторожно трогаю клеща палочкой. Он опрокидывается на спину, растопыривает лапки и прикидывается мёртвым. Выждав некоторое время и решив, что опасность миновала, клещ снова встаёт и возобновляет приём солнечных ванн…

– Попрощайтесь с усопшим, – тихо произносит могильщик.

Подхожу к гробу, смотрю на Ваню. В веточке, которую он по-прежнему сжимает в руке, что-то изменилось. Не пойму… Ах, вот оно что… Почка, одна почка распустилась. Вот те на… Была почка, а теперь клейкий листочек развернулся… А может, я его просто не заметил тогда…