Николай Лесков - Бессребреник

Доктор показал мне старинные серебряные часы.

– Они тоже были проданы, и я их разыскал и выкупил, бывши уже на службе. Горе я свое переносил молодцом и еще маму поддерживал, говорил, что я сам буду лекарем и буду всех лечить без всякой платы.

– Так, дитя мое, так; так и сделай: обещаю тебя Богу моему на это .

– Я и сам себя, – говорю, – на то, мама, обещаю.

– И Бог нас пусть слышит, – заключила мать и напомнила мне о том, испуская последний вздох своей. Я остался, как я вам говорю, вот таким куличком, как Аксаков описывает. Как я учился в гимназии, как потом поступил в университет, все это скучно и слишком обыкновенно. Бедняки, пробившие себе медицинскую дорогу, – самое обыкновенное явление. Но когда я окончил курс и поступил на службу, сознаюсь откровенно, я чуть было не сделался клятвопреступником. Молод, знаете, был; жалованье тогда давали самое маленькое, но… давши слово, крепись, и ничего… Надо самого себя ограничить в своих желаниях; ну, и квита на том, и ограничил, и всего довольно теперь с меня. А теперь вот и жалованья прибавили, содержание прекрасное, привычки у меня незатейливые, полвека прожито, остальную часть надеюсь дотянуть. Однако, как я у вас засиделся, и вам это нехорошо, и мне стыдно: еще трех больных навестить надо. Покойной ночи!

Уезжая из города, я всучил доктору экземпляр соч<���инений> Аксакова в сафьяном переплете с золотым обрезом, стоивший мне пять рублей, а его уверил, что купил эту книгу за два, побожившись, по случаю; но ровно через год я получил от Черешневского письмо и три рубля денег с тысячею репримантов на тему: «не ожидал».

Доктор Черешневский был открыт в своем захолустьи одним ныне высокопоставленным лицом и получил назначение в Петербург, где и умер вечным бессребреником, вечным слугою всех, кто звал его, и вечным крепостником своего слова у материной постели.

В столице, конечно, немало людей, которые по верным чертам моего воспоминания без затруднения узнают, кого я хочу разуметь под именем «Черешневского».

В виду нынешних бродячих толков о жестокосердии и корыстолюбии наших медиков, толков, которыми смущен Петербург и смутится, конечно, в свою меру провинция, я захотел почтить память врача иного закала воспоминанием, да опочиет немного на этом облике тревожное чувство смятения одних, и да не сгинет у других добрая воля не дать приснопоминаемому мною врачу право остаться « последним из Могикан ».

Милостивый государь – Польск. и Укр.

Что это? – Польск.

Как что? – сено – Польск.

Охотник – Польск.

Куропатки – Польск.

Пятьдесят – Польск.

Ничего – Польск.

Это потому, что ты дурак! – Искаж. польск.

А вы еще подождите, что тут получится – Польск.

Не стоит торопиться обзывать дураком! – Польск.

Ну, хорошо, хорошо, я молчу – Польск.

Но куропатка, слава Богу, хоть бы что – Польск.

Восемь сразу – Польск.