Николай Лесков: Засуха

Выйдя на крыльцо, священник увидел церковного сторожа и двух крестьян, особенно настаивавших на «изничтожении» пономаря, – на всех их, что говорится, лица не было. Эта депутация не дала священнику сделать ни одного вопроса, и все в один голос заговорили: «Беда, выручай нас, батюшка, отец Лидор, выручай!»

Отец Илиодор так и подпрыгнул: что, говорит, светы, такое?

– Ой, и не спрашивай! Беда неминучая.

– Да что, что такое? – добивался священник.

– Мы ведь тебя не послушались.

– Ну?

– Ну, а могила-то и того…

– Какая могила? Что вы городите?

– Да пономарева-то могила… и того!

– Ну!

– И рассыпалась.

– Да ну!

– Обвалилась; дождем ее, знаешь, полило, она и провалилась.

Священника как варом обдало.

– Да вы это… твари первозданные, вы это что же такое наделали? – спросил он, собравшись с силой.

– Поди ж вот, бачка, Бог попутал.

– Да что вы сделали-то, варвары? Говорите толком, что сделали?

– Что? Знамо, вырыли.

– Пономаря!

– Ну, пономаря же, известно. Как его, бачка, теперь назад вложить, потому мы уж на это согласны?

– А?!

Священник так и присел.

– Дождь ишь заливает совсем.

– Пропащие вы теперь люди, братцы.

– То и есть – пропащие. Вызволи, бачка, пожалей сирот малых.

– Да как я вас вызволю?

– Покрой наш грех. Мы его теперь и всей душой бы назад согласны, да где взять его?

– Где же мертвец-то?

– Он, бачка, у нас весь в сохранности был в болоте за Бугорным мостом, да ишь каку полило, – сплыл, бают, – невесть куда сперло, и не найти.

Священник долго думал, мужики молчали.

– А как вы в этом случае о себе понимаете: долго ли вы можете насчет этой подлости вашей молчать?

– Батюшка, да до самого до веку!

– А село же все разве может молчать? – спросил отец Илиодор, смотря на стариков испытующим взглядом.

– Вот те Христос, смолчит.

– Не верю.

– Нет, а ты, отец Лиодор, поверь.

Из толпы выскочил серый мужичонка в рваном кафтанишке и, судорожно дергая себя обеими руками за ворот дырявой рубашонки, зачастил: «Бачка, за шкуру-то, за шкуру-то свою! За шкуру свою, батюшка, мир все смолчит!»

Священник посмотрел на говорящего. Он был в самом деле словно олицетворение обдерганного крестьянского мира, которому не за что постоять, кроме своей шкуры, и которому потому можно крепко верить, что он о своей шкуре не позабудет.

Часа через два после этого события пара косматых, разношерстных и толстобрюхих лошадей некованными копытами шлепали по грязному проселку, ведущему в губернский город. На небольшой легкой тележке, все размеры которой устроены так, чтобы человеку было как можно хуже сидеть в ней, сидел отец Илиодор, а впереди его на корточках трясся один из виновных, седой старик с простодушным лицом.

Переваливаясь из колеи в колею, корзина, называемая «поповской тележкой», к вечеру другого дня добралась до города и взъехала на двор, где жили поповичи, обучавшиеся в семинарии. Батюшка умылся, расчесался и вечерком отправился к секретарю консистории. Чем он ближе подходил к дому этого властного для сельского попа чиновника, тем более и более им овладевала некая робость, а взойдя на крыльцо, он почувствовал, что силы его совсем оставили и что даже не только ему за кого-нибудь предстательствовать, но что он и сам-то как нельзя более, нуждается в предстателе.

Однако, постояв и потянув на себя свежего воздуха, отец Илиодор попробовал за пазухой подрясника носовой платок, в котором лежала благодарность, и позвякал дверною клямкою. Через несколько минут послышался оклик и на пороге появился подначальный причетник, давно исправляющий должность секретарского швейцара. Священник поклонился этому причетнику как старому знакомому и даже как лицу не без известного значения и в то же время, произнося слова «здравствуй, Парфеныч», необыкновенно ловко успел вручить ему полтину серебром. Монета тотчас же словно прильнула к ладони секретарского докладчика, и он ласково ответил: «Здравствуйте, отец Лидор, все ли в своем здоровьи?»

– Ничего. Вы как?

Дьячок и рукой махнул.

– Э, что нам деется, вашими святыми молитвами, как шестами, попираемся.

– А что, можно видеть? – заговорил отец Илиодор.

– Можно-то можно, да не знаю, лих будто ныне.

– Лих?

– Просто в подобии змея желтобрюхого.

– Что так?

– А враг его знает: в окно глядел да увидал, что не тем боком корова почесалась. Помилуйте, ведь обидно: он всего тридцатую тысячу докладает, да и к той до сотни недостает.