Николай Лесков - Заячий ремиз

– Що се вы, Оноприй Опанасович, совсiм так ужасно здурiлы, що аж с вами в домi буть страшно!

И действительно, знаете, я ее так напугал, що она, бывало, сядет на крайчик постели и боится уходить, а пристанет:

– Скажите мине, мiй голубе сизый, – що се вам такое подiялось – чего это вы все жохаетесь да кричите?

Я ей отвечаю:

– Иди себе, Христя, се не твоего разума дiло!

А она така-то была бабенка юрка, да кругленькая и очень ласковая, пойдет плечиками вертеть и ни за что не отстанет!

– Се, – каже, – правда, миленький, що я проста жинка и ничего не разумiю; а як вы мiни расскажите, то я тоди и уразумiю.

Извольте себе вообразить ночною порою и наедине с молодою женщиною претерпевать от нее такие хитрости! Ну, разумеется, не сразу от нее избавишься. А она и зновь приступает:

– Ну вот все се добре: нехай бог помогае, а теперь скажите: кого же вы это, сердце мое, боитеся?

– Злодия боюсь.

А она и через свою пухленьку губку только дунет и отвечает:

– Ну где ж таки, щоб вы, да такой храбрищий пан, що никогда еще никакого злодия не боялись, а теперь вдруг забоякались! Нет, это вы, сердце мое, що-сь-то брешете.

И то ведь совершенная ее правда была, как она мне рассказывала, что я с самыми жестокими ворами был пребесстрашный. Заметьте, что, бывало, призову ариштанта, и сижу с ним сам на сам, и читаю ему по тетради молитвы и клятвы, и пугаю его то провалом земли, то частью его со Иудою, а сам нарочито раскладаю по столу бритвы, а потом опущаю их в теплую воду, а потом капну из пузыречка оливкою на оселок, да правлю бритвы на оселочке, а потом вожу их по полотенечку, а потом зачинаю помалу и бриться. А той, виноватый, все стоит да мается, и пить ему страшно хочется, и колена его под ногами ломятся, и Христя говорит: «Я, было, только думаю, что он, дурак, сам не возьмет у вас бритву, да горло вам, душечка, не перережет. Нет; вы все бесстрашный были, а теперь вы мне, бедной сиротинке, не хотите только правды сказать: кого это вы во сне хапаете, а сами вci труситесь. Я после сего буду плакать!»

А я ей отвечаю: «Ну-ну-ну!» Да все ей и рассказал: какие объявились на свете новые люди в шляпах земли греческой.

А она, 6icoaa жинка, вообразите себе, еще нимало сего не испугалась, а только спросила:

– Що ж, они еще, муси быть, молодые чи старые?

– Якие ж там старые! – говорю, – нет! они еще совсем, муси быть, в свежих силах, и даже совсем молодцы.

– От-то ще добре, що они молодцы. От як бы они тут були, я бы на них подывилась!

– Да, – говорю, – ты бы подивилась! И видать, що дура! А ты то бы подумала, что в яком они в страшном уборi!

– А вот то ж! Чего я их буду так страховатися? Як они молодые, то в яком хочешь убранье – все буде добре, як «разберуться».

– Они в шляпах земли греческой.

– А се яка ж така шляпа земли греческой?

– А вот то и есть, что я еще и сам не знаю, какая она такая, мохнатая.

– Ну так що ж, що она мохнатая! Може, это еще и не страшно!

– Нет, это очень даже страшно, и как он на тебя наскочит, так ты испугаешься и упадешь.

– Ну-у, это еще ничего вам не звiсно!

– Нет, мне известно, что они для того созданы, чтоб колебать основы и шатать троны, а уж от тебя-то что и останется!

– Се, – говорит, – все в божой власти: може, бог так мени даст, що яка я есть сама, такесенька и зостанусь, и они ничего злого мени не сделают.

Я рассердился:

– Ишь ты какая дрянь! – говорю. – Ну, если ты так хочешь, то и пусть он тебя забодает своею шляпою!

А она отвечает с досадой:

– Да що вы меня всё тою шляпой пужаете! Хиба ж у него та шляпа до лоба гвоздем прибита? О, то ж боже ласковый! Я думаю, они ее, когда надо, и снимать могут, а не бодаются.

Но мне это показалось так нагло, что я вскричал:

– Да ведь они убийственники! А она отвечает, что, по ее мнению, они могут только убивать мужчин, а «жинок» соблюдать будут.

Тут я ее похнул рукою и сказал:

– Иди из моей комнаты вон!

А она ответила:

– И то уйду, и еще с превеликой охотою, а того в шляпе греческой не боюсь, да, не боюсь и не боюсь.

Прогнал я дерзновенную Христю, но возмутился духом от ее наглости и враз тогда же почуял, что это за тяжкое бремя забот я возложил на себя из-за какой-то, можно сказать, мечты. «И может быть, еще мечты мои безумны» и «напрасны слезы и тоска», а между тем я уж испытал томление, и впереди еще один бог весть, что меня ожидает! Лестно, конечно, один бог знает, як лестно поймать и привезти в город потрясователя, но ведь где же его тут взять! Боже мой милый!.. И к тому еще, что это за бисованная жинка оказывается Христя! Извольте себе думать – она их нимало не боится, а даже будто любопытна испробовать: «чи то у них прибита шляпа земли греческой до лоба, чи она не прибита и скидается?» Вот так чертога баба! Що, если и другие так будут?!