Эрнст Юнгер - Годы оккупации

Мы говорили о механических и полуамеханических способах нахождения делимых чисел и их исключениях. Чем в этом деле могут помочь счетные машины? Тут мы перешли на шахматные автоматы и другие роботы. Их значение будет повышаться в той степени, в какой растет число невежд, то есть очень сильно. A priori следует отвергнуть их полезность в решении проблем постольку, поскольку в каждой проблеме есть свой эрос, отсутствие которого низводит ее на уровень чистых подсчетов и поскольку эрос неизбежно исчезает там, где вступают в дело машины. Это входит в огромную тему происходящего оскудевания, которым охвачена и наука и который стремится принизить ее до статуса отдельных ветвей техники.

Продолжение работы над переводом Ривароля. Она имеет то преимущество, что ее можно в любой момент прервать и возобновить.

Чтение: Шопенгауэр «Трансцендентальная спекуляция о мнимой целесообразности в судьбе отдельного человека». Здесь особенно хорош последний абзац, где он говорит о наисерьезнейшем, важном, торжественном и ужасном характере смертного часа». «Он представляет собой кризис в самом сильном смысле этого слова — «судный день вселенского масштаба».

Как хорошо это прочитать в наше время, когда перестали серьезно относиться к смерти. В таких местах Шопенгауэр вступает в область, в которой лежит его главная сила, тут он поднимается выше Канта, который в области критики познания держит пальму первенства. Он приближается к лучшим образцам стоического учения в абсолютном безбожном пространстве и понимании его гармонии. Здесь он выступает наследником древних интуитивных постижений выступает как мыслитель незамутненной брахманской духовной чистоты. Порой я думал: как жаль, что он не знал Толстого, тот бы ему понравился.

Сколь плодотворно было бы появление такого ума под знаком находящегося на подъеме богословия. Зачастую получаешь впечатление прометеева подвига — божественная искра сотворила бы чудо.

Дабы составить суждение о траектории полета подобного духа, следует видеть, как его дело продолжили его ученики. После Шопенгауэра четко разграничиваются те, кого привлекла воля, и те, кого привлекло представление: с одной стороны, Ницше, Вагнер и Шпенглер, с другой — Буркхард и Гюйсманс. [86] Гюйсманс Шарль (1848–1907) французский писатель, для творчества которого была характерна романтическая дистанция к реальности, а также изрядная декадентская изощренность стиля и языка У всех бросается в глаза растущая изоляция, характерная также для жизни их учителя. Все они кончают кельей — будь то в монастыре, санатории или уединенной обители философа, но всегда в контраст к миру. У гегельянцев же, напротив, мощный порыв к действию и политической действительности. Они оказываются вождями, возникая во всех лагерях, среди друзей и врагов, мавританцы высокого полета.

Вечером на торфяниках просеивал образцы мхов. Тонкие ниточки клюквенных побегов украшают влажную подушку серебряной филигранью. Уже опавшие клюквины, не нарушая узора, лежали вплетенные в рисунок.

Вечером в Ганновере, где я, бредя мимо развалин, читал Александру курс городской и фамильной истории. Бедность среди протянувшихся двумя, рядами руин достигает такой степени, какой я не наблюдал даже в увиденных мною русских городах, в особенности потому, что нет той способности переносить страдания. Догадываешься, что миллионы людей остаются к зиме без крыши над головой. Лица, одежда, жизненная энергия изношены до последней нитки, люди стоят у последней черты, за которой начинается массовый мор.

Тезис коллективной вины представлен двумя параллельными линиями. Для побежденного он означает: я обязан отвечать за моего брата и его вину. Для победителя это на практике означает повод для того, чтобы грабить всех без разбору. Если перетянуть тетиву, может возникнуть опасный вопрос: так ли уж виновен мой брат?

Эти мысли пришли мне при чтении воззвания одного бандита по фамилии Эренбург, обращенного к Красной армии, который призывает не щадить даже ребенка в чреве матери, и сулит красноармейцам в добычу немецкую женщину.

Читал я также и Ялтинские протоколы или, может быть, только отрывки из них, которые дают представление о том, какие фундаментальные изменения претерпело международное право даже в отношениях между европейскими нациями. В противоположность тому, что говорил Клаузевиц, война получает свое продолжение в мирное время, если вообще тут можно говорить о мире. Нет ни одной новой идеи, даже реставрации. Лишь в свете таких перспектив можно, оглядываясь на прошлое, в полной мере оценить духовную высоту такого органа, какой представлял собой Венский конгресс.