Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

Ах, ах, ах!

Немец улыбается, патриотическая жилка пляшет вовсю.

— А вы были в Берлине?

— Ну, еще бы! Вот доказательство — мой чемо­

дан. Берлин, ах, ах!

Ну, однако, пора к делу.

— Да, это было хорошее время — до войны.

А теперь так трудно. Вот стоим здесь под дождем

и не знаем, как быть. Мы, конечно, были в каранти­

не, но недолго, потому что мы ужасно здоровые.

Нас и отпустили. Только свидетельство мы не дога­

дались взять. Как быть?

Солдат вдруг сделал каменное лицо, повернулся в профиль и, не глядя на меня, сказал:

— Лейтенант Швенн.

И еще раз повторил потише, но очень внуши­тельно:

— Лейтенант Швенн.

Потом сразу повернулся и отошел. Победа! Бегу искать Гуськина. Фонари мигают — мелькает по ним суетливая тень. Конечно, это Гуськин.

— Гуськин! Гуськин! Солдат сказал: «Лейтенант

Швенн». Понимаете?

— Хо! Мне уже десять человек сказали «Швенн».

Он там, у начальника. Надо ждать.

Я вернулась к своим.

Солдатский патриотизм так разыгрался, что, по-видимому, и успокоиться не мог.

— Лейтенант Швенн! — повторил солдат, не гля­

дя на нас.—Нун? Лейтенант Швенн.

Тогда я догадалась и сказала:

- Шон! Уже!

Он шевельнул бровями и ухом и успокоился.

Подошел Гуськин.

— Ну, что?

— Такие пустяки! Так дешево, что прямо стыд!

Что-о? Только нужно все-таки, чтобы вы сами по­

шли поговорить с начальником. Попросите, чтобы

дал пропуск. Он все равно даст, но нужно, чтобы вы.

попросили.

Пошли к начальнику. Что ему сказать — сами не знали.

Начальник — немецкий офицер — сидел за столом. Вокруг — свита, украинская офицерская молодежь.

— Чего же вы так торопитесь? — спрашивала

свита.— Посидите себе у нашем городу.

— Мы очень торопимся. У нас послезавтра в Кие­

ве концерт, мы непременно должны быть к сроку на

месте.

Кое-кто из офицеров знал наши имена. Улыба­лись, смущались, шутили.

— Вот вы вместо того, чтобы задерживать нас,

лучше сами берите разрешение и приезжайте на наш

концерт в Киев,— сказал Аверченко.— Мы вас всех

приглашаем. Приезжайте непременно.

Молодежь заволновалась.

— Концерт? И вы участвуете? Ах, если бы толь­

ко было можно!

— Карантин? Какой там карантин,—бессвязно

лепетал Гуськин.—Это же русские писатели! Они

так здоровы, что не дай б,ог. Слышали вы, чтобы

русский писатель хворал? Фа! Вы посмотрите на

русского писателя!

Он с гордостью выставил Аверченко и даже об­дернул на нем пальто.

— Похож он на больного? Так я вам скажу: нет.

И через три дня, послезавтра, у них концерт. Такой концерт, что я бы сам валом валил на такой кон­церт. Событие в анналах истории. А если нужно ка­рантин, так мы его потом поищем в Киеве. Ей-богу. Найдем и посидим себе немножечко. Отчего нам не посидеть? Что-о?

— Попросите же за нас вашего немца,—сказала

я офицерам.

Те пощелкали каблуками, пошептались, подсуну­ли немцу какие-то бумажки. Тут выступил Гуськин.

— Главное дело, не забудьте сказать, что я преж­

де всех сидел в карантине, — внушительно сказал

он мне.— Еще вздумают меня тут задерживать!

Я свою мамашу уже пять месяцев не видал.

И, повернувшись к изумленным офицерам, заявил официальным тоном:'

— Я нахожусь уже пять месяцев вне матери.

* * *

И вот мы снова в вагоне.

В Гомеле добрые души советовали нам проехать до Киева на пароходе: «Будете проезжать мимо острова, где засела какая-то банда. Банда все паро­ходы обстреливает из пулемета».

Прогулка, очевидно, очень уютная. Но мы все-таки решили ехать по железной дороге.

Вагон приличный, первого класса, но публики не­много и публика странная — все какие-то мужики в сермягах. Сидят, молчат, шевелят бровями. Боро­дач с золотым зубом на мужика совсем не похож. На нем грязный тулуп, но пухлые руки, холеные, с вплывшим в четвертый палец обручальным коль­цом.

Странный народ. Смотрят, положим, не злобно. Когда ехали в классном вагоне из Москвы, публика смотрела на нас зверски: интеллигенты подозревали в нас чекистов, плебс — тех, продолжающих пить кровушку.

Ну вот, скоро и Киев.

Гуськин развлекает нас мирной беседой.

— Я в Киеве познакомлю вас с моим приятелем,—

говорит он Оленушке.— Очень милый молодой че­

ловек, глубоко интеллигентный. Лотос.

- Что?!

— Лотос.

— Индус? — с благоговением спрашивает Оле-

нушка, и я вижу в глазах ее мелькнувшую мечту

о йогах, о посаженной яблоне и плодах ее.