Федор Решетников - ГДЕ ЛУЧШЕ?

- Ну, хозяйка, ставай благословясв. Далеко сегодня пойду.

- Будь ты проклятая, хвастуша, - отвечала хозяйка и отвернулась к стене.

- Кроме шуток… На золотые иду.

- Наплевала бы я тебе!.. Еще не всю водку-то вылакал в кабаках!

Елизар Матвеевич стал собираться не на шутку в дальний путь. Жена следила за ним сперва прищурившись, но потом ее стало брать раздумье: неужели он так рано идет?.. У меня и хлеба-то для него не напечено…

- Как же ты на кордон без хлеба идешь?

- Шабаш! Деревья еще вчера куме продал. Баста!.. Ставай, говорю, кроме шуток.

Жена села и проговорила:

- Да ты чего?

- На золотые иду с Кирпичниковым.

- А он разве здесь?

- Вчера приехал к куме, а сегодня едем с ним.

- Да ты в своем ли уме-то?

- У тебя, што ли, стану займовать?

Жена все еще не верила.

- Да ты это взаболь али…

- Ну-ну! На вот тебе десять рублей, - сказал Ульянов, подавая жене деньги, и постучал в стену к Горюнову.

Оттуда послышался голос Терентия Иваныча:

- Сейчас!

Дети Ульянова, кроме Марьи, тоже пробудились и глядели на родителей.

- Ты, тятенька! Как же это?.. Ничего не еказал… - проговорила Лизавета Елизаровна.

- Тятька, я с тобой! - сказал Степан.

- Давно я знала, што это твое знакомство с Машкой до добра не доведет… Подлый ты человек! - проговорила Степанида Власовна.

- Послушай…

- Нечего мне слушать!.. Дети на возрасте, сами должны иметь понятие… Што, небось, и Машку с собой берешь?

- Послушай, жена…

- Убирайся, подлая рожа!.. Господи! И зачем я за эдакого подлеца вышла замуж? - заплакала жена.

- Мамонька… - сказала дочь.

- Кроме горя, ничего не было… Ну, чем я кормиться-то буду? Че-е-м?

- Прокормишься… дети прокормят…

- Хорош отец, што семейство бросает… Кормитесь, говорит, сами…

- Дура ты, и больше ничего! Прощай, мила дочка!.. Хорошо будет, я приеду за вами.

- Да ты, тятенька, не шутишь?

- Я, знаешь, не люблю шутить… Береги мать…

- Нечего меня беречь. Меня хорошие люди накормят, а дочь мне не кормилица… Я знаю, што она…

- Мамонька! - крикнула дочь в испуге и упала на колени перед матерью.

- Это еще што такое? Што за комедьи? - спросил Елизар Матвеич в недоумении.

- Ты бы дочь-то наперед устроил, а то куда мне с ней, с…

- А-а! В матушку, значит, пошла!

- И батюшко-то хорош!..

Елизар Матвеич сел в большом волнении на лавку. Его лицо выражало и горе, и злость, но он старался преодолеть себя. До сих пор он еще не знал, что его дочь беременна, что не редкость в селе, на промыслах, где девчонки часто, особенно летом, увлекаются молодыми парнями и даже смотрителями и припасными. Ему досадно было, что он об этом не узнал раньше… Но что бы он мог сделать тогда?.. Ему и противны казались в это время жена и дочь, но ему и жалко было их, жалко было покидать свой дом, потому что бог знает, что может случиться в его отсутствие. Жена и дочь плакали, сидя первая на кровати, вторая на печке, куда она спряталась из боязни, чтобы отец не сделал ей что-нибудь худое; Степан, сидя на полатях около лежащего Никиты, смотрел то на родителей, то на сестру, думая, что такое сделала сестра; Никита тупо глядел на всех, ковыряя пальцем в носу, и готов был заплакать каждую минуту.

Вдруг все вздрогнули. Кто-то шел на крыльцо, отчего ступеньки скрипели.

- Ну… Делать нечего. Слово дал, - нельзя. Собирайтесь.

В избу вошли: Горюнов, Пелагея Прохоровна и два ее брата. Пелагея Прохоровна плакала. Дети Ульянова слезли с печи и полатей.

Теперь всем стало ясно, что Ульянов не шутит, но ни вошедшие, ни хозяева ничего не проговорили друг другу.

- Сядьте, - сказал Ульянов.

Все сели. Женщины заплакали, парни смотрели друг на друга, стараясь не плакать; но эта немая сцена пробрала даже и отцов: даже они утерли по разу ладонями свои глаза и, как бы устыдившись этого, встали. За ними встали и остальные.

- Ну, хозяйка, прощай! Не поминай меня лихом… А ты, мила дочка… Эх! не думал я, не думал! Ну, Степка! Взял бы я тебя с собой, да сам не знаю еще, хорошо ли там. А вы не баловать у меня, слушаться старших… Эх, горе, горе! - говорил хозяин, целуясь с женой и детьми, которые рыдали, да и сам Ульянов плакал.

- Прощай, Степанида Власовна. Покорно благодарю за ласки… Моих-то не обидь. Будьте вместе… - говорил Терентий Иваныч, прощаясь с хозяйкой.

Ульянов и Горюнов вышли: за ними вышли семейства и стояли за воротами до тех пор, пока тех не стало видно в темноте.

Степанида Власовна была оскорблена. Ее бесило то, что мысль о золотых приисках подала мужу не она, а, как ей думалось, торговка Машка, или Марья Оглоблина, с которой она подозревала Елизара Матвеича в связи.