Ги Мопассан - Хромуля

Я помчался вниз по лестнице, вопя не своим голосом. Сбежался весь дом, и через несколько минут я узнал, что тетушка Хромуля умерла.

Не могу вам сказать, какая глубокая, пронзительная, нестерпимая боль стеснила мое детское сердце. Я медленно побрел в гостиную и там в самом укромном углу, пристроившись на коленках в глубине огромного старинного кресла, горько заплакал. Должно быть, я долго плакал, потому что уже совсем стемнело.

Внезапно в гостиную внесли лампу, но меня никто не заметил: мои родители разговаривали с врачом — я узнал его по голосу.

За ним сразу послали, и теперь он объяснял, что было причиной смерти тетушки Хромули. Впрочем, я ничего не понял из его объяснений. Потом он сел и согласился выпить рюмку ликера с бисквитами.

Врач продолжал говорить, и рассказ его останется в моей душе до последней минуты жизни! Мне даже кажется, что я почти в точности могу воспроизвести все его выражения.

— Бывают же такие незадачливые! — говорил он. — А знаете, в этом городке она была первой моей пациенткой. Сломала себе ногу в день моего приезда сюда, я только что вышел из дилижанса, еще не успел вымыть руки, как за мной прибежали и потащили к ней — перелом был тяжелый, очень тяжелый.

Ей тогда стукнуло семнадцать лет, и какая она была красотка, какая красотка! Трудно поверить, правда? Что касается обстоятельств, при которых это произошло, о них я никому не рассказывал и, кроме меня и еще одного человека, уже уехавшего из наших краев, ни единая душа не знает истинной ее истории. Ну, а теперь она умерла, и я уже не обязан хранить все в такой тайне.

Незадолго до этого происшествия появился в здешней школе молодой учитель, смазливый юнец с унтер-офицерской выправкой. Все девицы млели от него, а он разыгрывал из себя этакого пресыщенного гордеца — главным образом, потому что боялся своего директора, папашу Грабю, который частенько вставал с левой ноги.

Красавица Гортензия, та самая только что умершая у вас Хромуля, как ее прозвали после несчастья с ней, уже тогда была белошвейкой и приходила работать к папаше Грабю. Учитель не остался равнодушным к ее юной прелести, а она, разумеется, была польщена вниманием этого неприступного сердцееда, потом полюбила его и согласилась встретиться с ним на школьном чердаке, под вечер, когда окончит работу.

Она сделала вид, будто идет домой, а сама, вместо того, чтобы спуститься с лестницы, взобралась на чердак и там, притаившись в сене, стала поджидать своего возлюбленного. Он не замедлил прийти, но только начал заговаривать ей зубы, как дверь снова открылась и появился папаша Грабю.

— Что вам понадобилось на чердаке, Сижизбер? — спросил он.

Видя, что его вот-вот накроют с поличным, перепуганный учитель растерянно залепетал:

— Захотел немного отдохнуть на сене, господин Грабю.

На просторном высоком чердаке было темно, хоть глаз выколи. Сижизбер стал подталкивать дрожащую девушку в дальний угол.

— Спрячьтесь! — шипел он. — Слышите? Спрячьтесь. Меня выгонят с места, уйдите куда-нибудь, спрячьтесь!

Папаша Грабю услышал шепот и насторожился:

— Так вы тут не один?

— Конечно, один, господин Грабю!

— Конечно, не один, не с самим же собою вы разговариваете!

— Клянусь, что один, господин Грабю!

— А это мы сейчас выясним, — проворчал старик и, заперев снаружи дверь на два оборота, отправился за свечой.

Молодой учитель, трус, каких немало, от страха разъярился и, наверно, все время твердил:

— Да спрячьтесь же, чтобы он вас не нашел! Из-за вас я без куска хлеба останусь! Вы все мое будущее искалечите... Спрячьтесь же, говорю вам!

И тут они услышали, что ключ снова поворачивается в замке.

Гортензия подбежала к оконцу, которое выходило на улицу, распахнула его и сказала тихо, но решительно:

— Когда он уйдет, подберите меня.

И прыгнула.

Папаша Грабю, так никого и не найдя, озадаченный ушел.

Через четверть часа Сижизбер прибежал ко мне и все рассказал. Девушка лежала у стены дома, не могла даже приподняться — прыжок с третьего этажа не шутка. Мы с Сижизбером пошли к ней. Дождь лил как из ведра. Я перенес несчастную к себе, — у нее в трех местах была сломана правая нога, кости впились в мясо. Она не жаловалась, напротив, повторяла с какой-то удивительной покорностью:

— Что ж, я наказана, наказана поделом!

Я дал знать в больницу и родителям Гортензии — им я сплел басню, будто на их дочь у самых моих дверей наехала карета.

Мне поверили, и полиция целый месяц без устали разыскивала виновника несчастья.