Ги Мопассан - Приключение Вальтера Шнафса

И он мгновенно принял решение:

«Пойду и сдамся».

Вальтер Шнафс поднялся с намерением, не теряя ни минуты, осуществить свой план. Но тут же остановился: его одолели сомнения и новые страхи.

Кому сдаться? Как? Где? И страшные картины, картины смерти, замелькали перед его глазами.

Бродить в одиночку по полям, когда на тебе остроконечная каска, значит подвергать себя огромному риску.

Что, если он встретит крестьян? Они же, как бездомного пса, прикончат заблудившегося, беззащитного пруссака. Искромсают его вилами, мотыгами, косами, лопатами. С ожесточением побежденных превратят в месиво, крошево.

А если он попадется франтирерам? Да эти партизаны-фанатики, не признающие ни закона, ни дисциплины, расстреляют его на месте ради забавы, от нечего делать, просто чтобы полюбоваться его муками. И он представил себе, как стоит у стены, а двенадцать винтовок смотрят на него своими круглыми воронеными дулами.

Пусть даже он натолкнется на регулярную французскую часть. Охранение примет его за разведчика, сочтет отчаянным ловким головорезом, в одиночку отправившимся на рекогносцировку, и начнет стрелять. И он уже видел залегших в кустах солдат, которые ведут по нему беглый огонь, а он падает на безлюдном поле, изрешеченный пулями, чувствуя, как свинец дырявит ему тело.

В отчаянье он опять сел. Положение казалось безвыходным.

Окончательно стемнело, наступила черная, глухая ночь. Немец не шевелился, но от малейшего невнятного шороха, которыми всегда полон мрак, его начинала бить дрожь. Кролик задел боком о край норки, и Вальтер Шнафс чуть не пустился бежать. Крики сов, надрывая ему душу, вселяли в него страх, безотчетный и саднящий, как рана. Он таращил круглые глаза, вглядываясь в темноту, и ему поминутно чудились неподалеку чьи-то шаги.

После нескончаемых часов этой адской пытки немец заметил сквозь покров ветвей, что небо светлеет. Он ощутил безграничное облегчение: тело разнежилось, как после отдыха, сердце успокоилось, глаза сомкнулись. Он заснул.

Когда он проснулся, солнце, как ему показалось, было уже почти в зените; видимо, приближался полдень. Ни один звук не нарушал мрачного безмолвия полей, и Вальтер Шнафс внезапно почувствовал острый голод.

Он зевнул, проглотил слюну, набежавшую при мысли о колбасе, доброй солдатской колбасе, и в животе у него забурчало.

Немец встал, прошел несколько шагов, но понял, что ноги у него подкашиваются, и снова сел, чтобы хорошенько поразмыслить. Несколько часов подряд он взвешивал все за и против, подавленный, несчастный, разрываясь между противоречивыми решениями и поминутно меняя их.

Наконец у него возникла мысль, показавшаяся ему неглупой и дельной: высмотреть одинокого крестьянина, у которого не будет при себе ни оружия, ни опасных земледельческих инструментов, выскочить, подбежать к нему и знаками объяснить, что он, Вальтер Шнафс, хочет сдаться.

Он снял каску, шип которой мог его выдать, и с величайшими предосторожностями высунул голову из оврага.

Кругом ни одной живой души. Вдалеке, справа, над крышами деревушки поднимался к небу дым, кухонный дым! Слева, в конце длинной аллеи, виднелся обширный замок с башенками по углам.

Солдат прождал до самого вечера, невыносимо страдая, не видя никого, кроме пролетающих ворон, не слыша ничего, кроме жалобного бурчания у себя в брюхе.

И снова над ним простерлась ночь.

Он растянулся на дне своего укрытия и уснул тревожным, полным кошмаров сном голодного человека.

Потом над оврагом опять занялась заря. Немец вернулся на свой наблюдательный пункт, но местность была безлюдна, как накануне, и Вальтера Шнафса одолели новые опасения — теперь он боялся умереть с голоду. Он уже воображал, как лежит на спине в этой глубокой яме. Глаза у него закрыты, и зверье, всякое мелкое зверье, подбирается к его трупу, вонзает в него зубы, набрасывается со всех сторон, заползает под одежду и клочьями рвет похолодевшую кожу. А здоровенный ворон острым клювом выклевывает ему глаза.

Тут он совсем потерял голову, решив, что от слабости вот-вот лишится чувств и больше не встанет. Он собрался было бежать в деревушку, отважиться на что угодно, пойти на любой риск, как вдруг заметил трех крестьян, направлявшихся в поле с вилами на плечах, и тут же юркнул назад в свое убежище.

Но едва равнину окутал вечер, немец с трудом выкарабкался наверх и, боязливо пригнувшись, затрусил к отдаленному замку: это было все-таки лучше, чем идти в деревню, казавшуюся бедняге сущим логовом тигров.