Ги Мопассан - Александр

Сев на скамью, он привычным горделивым жестом захватил обеими руками свою красивую веерообразную седую бороду, сжал ее, затем пропустил между пальцами до самого кончика и прижал на мгновение к животу, как бы желая лишний раз удостовериться в ее длине.

Г-жа Марамбаль продолжала:

— Я его жена, и если мне приходится терпеть от него обиды, то это в порядке вещей, это естественно; но вы?.. Никак не могу понять, что заставляет вас сносить их, мой славный Александр!

Слуга неопределенно повел плечами.

— Ну, я-то, сударыня...

Она добавила:

— В самом деле, я часто об этом думала. Когда я вышла за него замуж, вы были его денщиком, и тогда вам ничего не оставалось, как терпеть. Но почему вы после не ушли, если мы платим вам так мало, обращаемся с вами так плохо? Ведь вы могли жить, как все: устроиться, жениться, обзавестись детьми, семьей...

Александр повторил:

— Ну, я, сударыня, — дело другое...

Затем он смолк, дергая себя за бороду, как будто звоня в колокольчик, звучавший внутри, или как будто пытаясь ее оторвать, и глядел в сторону, явно смущенный.

Г-жа Марамбаль продолжала развивать свою мысль:

— Ведь вы не простой крестьянин. Вы получили образование...

Он с гордостью перебил:

— Я учился на землемера, сударыня.

— Ну так зачем же вы остались у нас, испортили себе жизнь?

Он пробормотал:

— Так уж вышло... Так уж вышло... Такой уж у меня нрав...

— При чем тут ваш нрав?

— Да уж если я привязываюсь, то привязываюсь, и конец!

Она рассмеялась:

— Ну, я не поверю, что вы привязались на всю жизнь к Марамбалю за его мягкое обращение и кротость.

Александр завозился на скамье, видимо, растерявшись, и буркнул в свои длинные усы:

— Да не к нему, а к вам!

Старая дама, кроткое лицо которой было увенчано прической из белоснежных волос, ежедневно тщательно заворачиваемых в папильотки и блестящих, точно лебяжий пух, приподнялась в кресле и в крайнем изумлении взглянула на слугу.

— Ко мне, мой бедный Александр? Как это?

Он отвел взгляд в сторону, потом вверх, потом стал смотреть вдаль, отворачиваясь, как это делают робкие люди, вынужденные сознаться в какой-нибудь постыдной тайне. Затем объявил с мужеством солдата, которому приказывают кинуться в огонь:

— Да уж так. В первый же раз, когда я отнес барышне письмо лейтенанта и барышня, улыбнувшись, дала мне двадцать су, тут все и решилось.

Она настаивала, не понимая:

— Да объяснитесь же!

Тогда он выпалил с ужасом обреченного, который признается в преступлении и тем губит себя:

— Я был неравнодушен к вам, сударыня... Вот и все!

Г-жа Марамбаль не ответила, отвернулась, опустила голову и задумалась. Она была добра, прямодушна, умна, кротка и чувствительна.

И она сразу поняла всю безмерную преданность этого бедняги, который отказался от всего, лишь бы жить рядом с нею, не сказав ни разу ни слова. Ей захотелось плакать.

Затем, немного сурово, но нисколько не сердясь, она сказала:

— Вернемся.

Александр поднялся, встал за ее креслом и покатил его.

Приближаясь к городку, они на полдороге встретили капитана Марамбаля, который направлялся к ним.

Едва поравнявшись с женой, он спросил с явным намерением начать ссору:

— Что у нас на обед?

— Цыпленок с фасолью.

Муж вспылил:

— Цыпленок, опять цыпленок, вечно цыпленок, черт побери! Хватит с меня твоих цыплят! Или у тебя совсем пусто в голове, что ты заставляешь меня каждый день есть одно и то же?

Она кротко возразила:

— Но, дорогой, ты же знаешь, что так велел доктор. Ведь это лучше всего для твоего желудка. Если бы не твой больной желудок, ты мог бы есть множество вкусных вещей, но я не решаюсь давать их тебе.

Выйдя из себя, он обрушился на Александра:

— Если у меня больной желудок, то из-за этого скота! Вот уже тридцать пять лет, как он отравляет меня своей дрянной стряпней!

Г-жа Марамбаль внезапно обернулась и посмотрела на старого слугу. Глаза их встретились, и одним взглядом они сказали друг другу: «Спасибо!»

Напечатано в «Эко де Пари» 2 сентября 1889 года.