Ги Мопассан - Анжелюс

Священник слушал его с видом некоторого раздражения и недовольства.

Он произнес:

— Но это, пожалуй, более благородно, более достойно и прекрасно...

Врач с бешенством возразил:

— Я живу не для других, я живу для себя, господин кюре.

Аббат почувствовал, что его душа проповедника возмутилась.

— Христос умер за малых мира сего, — промолвил он.

Врач проворчал:

— Но я-то не Христос, черт возьми! Я доктор Патюрель, экстраординарный профессор медицинского факультета в Париже.

Мысль аббата в одно мгновение пробежала целый круг идей, достигнув почти предела мыслительной способности человека, и, осознав все величие и все ничтожество идеалов, успокоилась. И он заключил:

— Возможно, вы и правы. С вашей точки зрения, истина на вашей стороне. И для вас это единственное благо.

— Еще бы! — воскликнул врач звучным голосом, зазвеневшим в сухом воздухе.

Священник прибавил:

— И все же вы человек великодушный, если остаетесь здесь ради матери.

Доктор вздрогнул: коснулись его раны, его горя, его сокровенных чувств.

— Да, я никогда ее не покину.

Их глаза одновременно остановились на калеке, который напряженно слушал их и прекрасно понимал все, о чем они говорили. Взгляды обоих мужчин, встретившись затем, обменялись невысказанной мыслью о судьбе и будущем этого ребенка, мысленно сравнив его судьбу со своей. Вот кто был истинным страдальцем.

Но мысль о Христе никогда не оставляла аббата. Он возобновил разговор:

— Я благоговею перед Христом.

Врач возразил:

— Господин кюре, с тех пор, как существует этот мир, все боги, порожденные человеческой мыслью, — только чудовища. Разве Вольтер не сказал: «Священное писание утверждает, что бог создал человека по своему образу и подобию, однако человек отплатил ему тем же»?

И он стал приводить доказательства несправедливости, жестокости и злодеяний Провидения. Он прибавил:

— Я как врач бедняков отлично вижу эти злодеяния, я констатирую их каждый день. Так же обстоит и с вами, раз вы лечите их души. Если бы мне пришлось писать книгу — собрание документов по этому поводу, — я озаглавил бы ее «Дело господа бога». И оно было бы ужасным, господин кюре.

Аббат Марво вздохнул.

— Мы не можем проникнуть в эти вопросы и тайны; это за пределами наших умственных возможностей. Я лично не думаю, чтобы я мог постигнуть бога. Он слишком вездесущ и слишком всеобъемлющ для нашего ума. Слово «бог» представляет собою некоторую концепцию и некоторое объяснение, защиту от сомнений, убежище от страха, примирение со смертью, средство против эгоизма. Это формула религиозной фразеологии. Бог — это не просто какое-то определенное божество. Мы, люди, можем любить бога, только если он видим и осязаем. И тот, неведомый, непостижимый, необъятный, не давая нам возможности его познать, сжалившись над нами, послал нам Христа.

Священник взволнованно умолк. Затем, преследуемый все той же единственной мыслью, пробормотал:

— И кто знает? Быть может, Христос так же был обманут богом в возложенной на него миссии, как и мы. Но он сам стал богом для земли, для нашей несчастной земли, для нашей жалкой земли, населенной страдальцами и невеждами. Он бог, наш бог, мой бог, и я люблю его всем моим человеческим сердцем и всей душой священника. О учитель, распятый на Голгофе, я твой сын, твой слуга, я весь принадлежу тебе!

Изумленный врач промолвил:

— Как странно все то, что вы мне говорите.

— Да, — продолжал священник, — Христос, должно быть, тоже жертва бога. Он получил от него ложную миссию — миссию обмануть нас новым религиозным учением. Но божественный посланец выполнил эту миссию так прекрасно, так чудесно, так самоотверженно, так скорбно, с таким невообразимым величием и милосердием, что заменил нам своего вдохновителя. Что означало неопределенное слово «бог» до Христа? Мы, которые ничего не знаем и общаемся с чем-либо только при помощи наших жалких органов восприятия, — можем ли мы благоговеть перед этими буквами, смысл которых нам непонятен, перед этим мрачным богом, которого мы совершенно себе не представляем? Мы не имеем представления ни о его существовании, ни о намерениях, ни о могуществе, известном нам только из одного его опыта, неудачного опыта сотворения земли, этой каторги для душ, мучимых жаждой познания, и для немощных тел. Нет, такого бога мы любить не можем. Но Христос, у которого все его милосердие, все его величие, вся философия, все знание человечества явились неизвестно откуда, кто сам был несчастнейшим из всех несчастных, кто родился в яслях и умер распятым на стволе дерева, — Христос, оставивший нам единственное слово истины, которое должно было стать мудрым утешением для жизни в этой юдоли скорби, — это мой бог, мой бог, которому я принадлежу.