Энн Бронте - Агнес Грей

Розали, неторопливо прогуливавшаяся вдоль решетки, через которую каштаны в парке перекидывали ветви все в набухающих почках, бесспорно выглядела обворожительно: в одной руке закрытый роман, в другой — прелестная веточка мирта, которой она изящно помахивает, легкий ветерок играет с каскадом выбившихся из-под шляпки светлых локонов, пленительный румянец на нежных щеках, дань удовлетворенному тщеславию, ласковые голубые глаза то лукаво взглядывают на поклонника, то взирают на веточку мирта. Тут опередивший меня Снэп, прервав какой-то кокетливо-шутливый ответ, ухватил ее за платье и потянул за собой. Мистер Хэтфилд со свистом опустил трость на голову злополучного песика, который, завизжав, кинулся назад ко мне, видимо весьма развеселив преподобного джентльмена своим визгом. Однако, увидев, что я продолжаю идти к ним, он, очевидно, решил, что настала минута откланяться, и я, нагнувшись, чтобы с подчеркнутой укоризненностью приласкать его бедную жертву, услышала, как он сказал:

— Когда же я опять увижу вас, мисс Мэррей?

— Полагаю, в церкви, — ответила она. — Если только дела вновь не приведут вас сюда именно тогда, когда я выйду погулять.

— О, у меня всегда найдутся тут дела, если бы я только мог знать, где и когда встречу вас.

— Даже если бы я хотела ответить на ваш вопрос, то не сумела бы: я слишком порывиста и никогда сегодня не знаю, что буду делать завтра.

— В таком случае подарите мне хотя бы это утешение, — сказал он, словно бы шутливо протягивая руку к миртовой веточке.

— Да ни в коем случае!

— Прошу вас. Умоляю! Или вы сделаете меня несчастнейшим из смертных. Неужто у вас достанет жестокости отказать мне в милости, которая вам ничего не стоит, но будет цениться столь высоко! — настаивал он с такой пылкостью, словно речь шла о его жизни.

К этому времени я уже стояла в нескольких шагах от них, с нетерпением ожидая, когда же он удалится.

— Ну, хорошо, берите и уходите! — сказала Розали.

Мистер Хэтфилд благоговейно принял дар, произнес что-то, что заставило ее порозоветь и вскинуть голову, но с легким смешком, выдавшим притворство ее негодования, и с учтивейшим поклоном пошел своей дорогой.

— Вы когда-нибудь видели такого человека, мисс Грей? — осведомилась барышня, поворачиваясь ко мне. — Я ужасно рада, что вы пришли. Я боялась, что не сумею от него отделаться и папа увидит нас вместе!

— Он был здесь долго?

— Нет, нет, но он так нестерпимо развязен и вечно делает вид, будто его сюда приводят дела или его пастырский долг, а сам выслеживает меня, бедняжку: не успею я оглянуться, а он тут как тут.

— Ваша маменька полагает, что вам не следует выходить за пределы парка или цветника, если вас не сопровождает тактичная пожилая особа вроде меня. Она заметила, как мистер Хэтфилд мелькнул мимо ворот, и тотчас отправила меня в том же направлении с распоряжением отыскать вас, взять под свою опеку, а также предостеречь…

— Ах, мама так неразумна! Как будто мне нужна чья-то опека! Она уже докучала мне из-за мистера Хэтфилда, и я ей ответила, что она может твердо на меня положиться: я не забуду о своем положении и его требованиях даже ради самого обаятельного мужчины в мире. Ах, если бы он завтра рухнул на колени и попросил бы меня стать его женой, только чтобы я могла показать маме, насколько она ошибается, вообразив, будто я… Ах, как это меня бесит! Как она смеет считать меня глупенькой, девчонкой, способной влюбиться! Это же унизительно для женского достоинства. Любовь! Не терплю этого слова. И считаю оскорблением, когда оно употребляется применительно к нашему полу. Я могу снизойти до благосклонности, но не к бедному же мистеру Хэтфилду, у которого нет и семисот фунтов годового дохода. Мне нравится болтать с ним, потому что он очень находчив и остроумен — как жаль, что сэр Томас Эшби не идет тут с ним ни в какое сравнение, — и мне — необходимо с кем-то кокетничать, а ни у кого другого не хватает сообразительности приходить сюда. Когда же мы выезжаем, мама не разрешает мне кокетничать ни с кем, кроме сэра Томаса — если и он оказывается там. Когда же его нет, то я вообще связана по рукам и ногам: вдруг кто-нибудь сочинит какую-нибудь глупую сплетню, и он решит, что я уже помолвлена или вот-вот буду помолвлена с кем-то другим. Или же — что куда вероятнее — его гадкая старуха мать увидит или услышит что-нибудь и решит, что я недостойна стать женой ее драгоценного сыночка, а ведь сам он величайший шалопай в мире, и любая сколько-нибудь порядочная девушка гораздо, гораздо выше его.