Иво Андрич - Исповедь

Войдя в грязный и жалкий домишко Лёлё, фра Марко упал на табурет, жалобно заскрипевший под ним. Он вытянул ноги и опустил руки, как бы весь отдавшись давно мучившей его усталости. Лёлё, поминутно извиняясь, принес большую миску сыворотки, немного толченой брынзы, две головки лука и ломоть кукурузного хлеба. Фра Марко, почти не меняя позы, взял миску и стал пить. Он пил долго и шумно, грудь его высоко вздымалась, в тишине слышалось его тяжелое дыхание и бульканье сыворотки. Крестьянин, скрестив руки, стоял у очага и недоуменно смотрел то на монаха, то перед собой. Наконец монах оторвался от миски, и, переводя дух, машинально протянул ее Лёлё. Он долго утирал усы, а потом принялся за брынзу, лук и хлеб, который уплетал с таким наслаждением и жадностью, будто весь день проработал на гумне. Он даже вспотел, хотя в доме было холодно. Временами фра Марко переставал жевать и, устремив в пространство ничего не выражающий взгляд, сидел в оцепенении, пока крестьянин каким-нибудь образом не отвлекал его от размышлений. Тогда он снова с жадностью накидывался на еду. Наконец, утолив голод и напоследок еще выпив сыворотки, он шумно перекрестился и снова оцепенел. Крестьянин кашлял, раздувал огонь, зевал, поминал бога, но заговорить с монахом не осмеливался. Он не решался даже закурить, хотя непрестанно вытряхивал трубку, постукивая ею об опанок.

И так, почти без слов, тронулись они в путь – монах в город, а крестьянин с крынкой молока в пещеру. У скалы, где дороги их расходились, монах сел на лошадь, а крестьянин, понурив голову, свернул в сторону.

– Благослови, отец!

– Бог благословит тебя!

Быстро и неслышно спускался крестьянин по каменистой осыпи. Вдруг он остановился, глянул вниз, повернулся к дороге и закричал:

– Отче!

Монах, не успевший далеко отъехать, остановился и ждал его, не сходя с лошади; потом, обменявшись с ним несколькими словами, спешился, привязал лошадь к дереву и начал спускаться вслед за крестьянином. На полпути к пещере крестьянин остановился и показал рукой: глубоко под ними, над самым потоком, на причудливо изогнутом дереве висел Иван Роша. Лёлё и фра Марко узнали его по серому плащу. Однако решили, что Лёлё все-таки следует заглянуть в пещеру. Пещера оказалась пустой. Теперь уже не могло быть никаких сомнений в том, что возле ручья висит Роша. Скала была почти неприступна. Лёлё сделал большой крюк, пока отыскал пологий склон, поросший кустарником. Оттуда он вдоль ручья спустился к пещере и, цепляясь за пни и корни, выбрался на берег. Монах видел, как он осматривает гайдука и жестами показывает, что все кончено. Фра Марко довольно долго сидел на камне, подперев голову ладонями. Наконец сверху послышались шаги Лёлё. Крестьянин совсем растерялся. Дело было ясным и очевидным. Предчувствуя скорую смерть, которая у сильных натур вызывает желание куда-то бежать, Роша, вероятно, встал и попытался спуститься к ручью. Однако, полуослепший от лихорадки, он не углядел кручи, отделявшей его от ручья, или же просто переоценил свои силы, сорвался и зацепился за молодую осину. Дерево под тяжестью его тела не сломалось, а только согнулось, и он повис на середине голого ствола. Большой воротник серого плаща завернулся и накрыл ему голову, и если б не почерневшие руки и огромные ноги в опанках, можно было б подумать, что кто-то развесил здесь плащ для просушки. Тут его и настигла смерть.

Что делать? Крестьянин предлагал сделать вид, что они ничего не знают, труп не трогать и не сообщать о нем туркам. Монах считал, что крещеного человека надо предать земле. Крестьянин возражал с неожиданным упорством.

– Ради бога, не надо, отец! Бог простит нас. Ведь знаешь, как говорят: «Где труп, там и дознание». А где дознание, там штраф. К моему дому отсюда прямая дорога. Первым делом кинутся ко мне. Погоди, стемнеет, я перетащу покойника на дорогу по ту сторону ручья, стражник там его наверняка найдет, а уж потом можно будет похоронить по-христиански. Здесь его оставлять никак нельзя.

Монах так устал, что язык у него заплетался, а в голове не было ни единой мысли. Он не мог больше препираться с напуганным и упрямым крестьянином. Рассеянно и коротко он простился с ним.

Целый час ехал фра Марко сосняком, пока наконец дорога не вывела его на широкий гребень, с которого виден был раскинувшийся внизу городишко и смутно вырисовывались вдали белые стены монастыря и его тяжелая кровля. Начинало смеркаться, темнота как будто сочилась из середины неба.