Иво Андрич - Путь Алии Джерзелеза

– Поздно уж, добрые господа, отпустите нас.

– Темно, далеко до дому, пропадем!

Тогда младший Морич вскочил, безбородое лицо его побелело, надулось и стало злым, словно он был готов на все:

– Сейчас я вам посвечу, цыганские ваши души!

Он выхватил из костра огромную еловую головешку и, держа ее в вытянутой руке, чтобы уберечься от дыма и летящих искр, медленно зашагал по лугу. Там, на западном склоне холма, стоял стог сена, обнесенный камышовой изгородью и общипанный по краям скотиной. Морич разыскал в темноте стог, но сено никак не загоралось. Тогда он наломал сухого камыша с изгороди и тоже сунул туда. По стогу побежали яркие языки, они поднимались все выше и наконец превратились в огромный столб пламени, который, разрастаясь на ветру, трепетал, словно огненный парус. Сено трещало, огненной метелью летели искры, зарево осветило и сосны, и поляну, и оставшихся на ней людей. Все стали расходиться. Музыканты дрожали от страха:

– Ах, господин, что ты наделал! Судья повесит нас!

– Плевал я на него и на вас!

– Вам-то что, ведь на нас свалят! Цыгане, мол, спалили сено у судьи. Ох!

Лавочники тоже перепугались и, хотя были пьяны, все же поняли, что дело плохо. Лишь братья Моричи сидели как ни в чем не бывало, палили из своих коротких ружей, потягивали ракию и, моргая, смотрели на пламя.

Джерзелез, спотыкаясь, гонялся в полутьме за цыганками, стараясь поймать Земку. Он почти догнал ее, но она вдруг метнулась влево и исчезла на полевой дороге. Джерзелез не ожидал такого крутого поворота; нерасторопный, грузный и пьяный, он никак не мог остановиться и, сбежав с холма, мчался теперь по высокому обрывистому берегу к ручью. Сначала он еще держался на ногах, но спуск становился круче, и, потеряв равновесие, Джерзелез скатился, как колода, к самой воде. Руки его уперлись в мокрые камни и грязь. Он приподнялся. В глазах прыгали отблески яркого пламени, но вокруг не было видно ни зги. Набрав пригоршню воды, Джерзелез смочил руки и лоб и долго сидел, точно окаменев. Надвигалась ночь.

Почувствовав холод и неприятную дрожь в теле, Джерзелез немного пришел в себя и полез наверх. Он карабкался вверх и снова скатывался вниз, хватался руками за траву и кусты, полз на четвереньках, забирая влево, где берег был не такой крутой, но делал это как во сне.

После долгих усилий Джерзелез очутился на краю поляны, где давно не было ни души. Уже совсем стемнело. Он ощутил ровную и твердую почву под ногами, и тут силы покинули его. Джерзелез упал на колени, под руками было что-то теплое и рыхлое – тут недавно сгорело сено, – и какое-то время лежал там, опершись головой на руки. В куче черной золы поблескивали редкие искры. Слышно было, как собаки с лаем и ворчанием грызут оставшиеся после пирушки кости. С сосны к ногам его упала шишка. Он улыбнулся.

– Земка, блудница, не кидайся, иди сюда!

Он никак не мог прийти в себя. Ему хотелось кого-то лупить, спросить кого-нибудь, что с ним случилось, но черная мгла заволокла небо, и в этом ночном безлюдье не с кем было сражаться и некого спрашивать.

Несчастный, знаменитый и смешной, Джерзелез объехал в то лето полцарства. О его последних похождениях известно очень немного; да он и сам о них тут же забывал. Поговаривали, что немало глупостей наделал он из-за вдовы ушчупского торговца и что одна еврейка, бродяжничавшая вместе с салоникскими музыкантами, обобрала его до нитки.

В канун рамазана Джерзелез прибыл в Сараево.

За три дня до этого в Ковачах на широком перекрестке, где торгуют сеном, казнили обоих Моричей. Схватили их в корчме на дороге, ведущей в Трново, и вели через весь город. Они семенили мелкими шажками, как обычно ходят албанцы; руки у них были связаны, по бокам шли стражники с ружьями. За ними поднималось легкое облачко пыли. Люди оглядывались и долго смотрели им вслед.

Когда вели их по Нижнему базару, вдогонку им понеслись проклятия. Торговцы вскакивали и шарили своими кривыми ногами в поисках деревянных сандалий.

– Ату их!

– Разбойники!

– Топор свиньям!

Так они прошли до самого Ташлихана [10].

Моричей не стали казнить на берегу Миляцки, под Латинским мостом, где обычно вешали простонародье и где казненные висели по два дня, а досужие прохожие дергали за веревку, и труп вертелся, как веретено. Их прикончили быстро и с наступлением сумерек похоронили на Бакиях. Мать, увидев с балкона, куда ведут ее сыновей, тут же без единого стона испустила дух.