Сюй Ди-шань - Чунь-тао

Чунь-тао взяла бумагу и невидящим взглядом уставилась на кан, устланный старой циновкой, затем села рядом с калекой.

– Брат Мао, оставь эту бумагу у себя, – сказала она, – пусть я по-прежнему считаюсь твоей женой. Мы не успели пожить вместе, ну и что? Не могу же я тебя выгнать только потому, что ты стал инвалидом и не можешь работать. Как я буду смотреть людям в глаза после этого? – Она положила свидетельство на кан.

Ли-мао был тронут, но все же робко возразил:

– Ведь я вижу – ты любишь его, да и привыкла к нему. Вот накопим немного денег, я уеду в деревню или устроюсь в дом инвалидов.

– Не буду обманывать тебя, мы с ним жили эти годы дружно, душа в душу, – тихо промолвила Чунь-тао. – Мне трудно с ним расстаться. Давай позовем его и окончательно решим, как быть. – Она высунулась в окошко и позвала Сян-гао, но тот не откликнулся. Когда она вышла, Сян-гао во дворе не оказалось. Впервые он ушел из дому так поздно. Несколько мгновений Чунь-тао стояла неподвижно, затем обернулась и крикнула: – Его здесь нет! Пойду поищу!

Чунь-тао не верилось, что Сян-гао ушел навсегда. Старый У сказал ей, что видел Сян-гао совсем недавно. Она поспешила к тому месту, где он обычно продавал бумагу, но там его не было. Пропал! И неизвестно, где его искать в этом бескрайнем мире! Проискав Сян-гао до полуночи, Чунь-тао, расстроенная, возвратилась домой. В комнате было темно. Коптилка не горела.

– Ты уже спишь? Брат Сян не приходил? – спросила Чунь-тао. Не получив ответа, она зажгла коптилку, обвела взглядом комнату и увидела, что Ли-мао висит на собственном поясе.

Хотя и сильно напуганная, Чунь-тао вскочила на кан и быстро отвязала Ли-мао. Он был еще жив. Чунь-тао не стала никого звать на помощь и сама привела его в чувство.

Чтобы покончить с собой ради счастья другого человека, надо быть необычайно великодушным. Разумеется, если бы Ли-мао не стал калекой, он бы не решился на самоубийство. Но у него не осталось никакой надежды, и он не захотел быть обузой для жены. Тем более что она его не любит, а только жалеет. До самого утра утешала Чунь-тао своего бывшего мужа. Наконец он забылся тяжелым сном. Только тогда Чунь-тао села на кан и заметила на полу клочки обгорелой бумаги: это были остатки их брачного свидетельства.

Весь следующий день Чунь-тао не отходила от Ли-мао. Вечером, сидя с ним на кане, она вдруг увидела слезы в его глазах.

– Почему ты плачешь?

– Прости! Зачем только мы встретились!

– Никто не винит тебя!

– Вот Сян-гао ушел, а я безногий…

– Не надо так говорить. Он вернется!

– Как бы я хотел этого!

На третий день утром Чунь-тао встала, испекла большую лепешку и сорвала несколько огурцов. Затем вместе с Ли-мао она позавтракала, надела свою старую шляпу и, прихватив корзинку, вышла во двор.

– У тебя настроение плохое, сидела бы дома, – крикнул Ли-мао через окошко.

– Здесь тошно, – отрезала она и вышла за калитку. Трудолюбие всегда преобладало в ее характере, и даже сейчас глубина переживаний не помешала ей приняться за работу. Большинство китайских женщин проводят всю свою жизнь в тяжелом труде, их любовь – слабый росток, спрятанный глубоко в тайнике сердца. Нежиться за расшитым парчовым пологом или в тихом лесу читать стихи о любви может позволить себе лишь императрица или премьер-министр. Чунь-тао не принадлежала к числу женщин, избалованны* жизнью; она не смотрела на мир сквозь розовые очки, как некоторые легкомысленные студентки. На сердце у нее было очень неспокойно.

Глотая пыль, проходила она переулок за переулком, машинально выкрикивая: «Меняю спички на бумагу!.. Меняю спички на бумагу!..» Она даже не замечала старых газет, валявшихся под ногами, а иногда давала больше спичек, чем следовало. День промелькнул незаметно, и вечером Чунь-тао уныло поплелась домой – так воронье возвращается в свои гнезда после грызни на свалке из-за пищи.

Но что это? На калитке новая табличка, хозяин – Сян-гао, хозяйка – Лю. Едва изумленная Чунь-тао вошла во дворик, навстречу ей выбежал Сян-гао.

– Ты… вернулся… – с трудом вымолвила она.

Глаза ее увлажнились слезами.

– Ты мне дороже жизни. И ты нуждаешься в моей помощи, – сказал Сян-гао. – Я не мог тебя бросить.

Эти два дня Сян-гао проблуждал по улицам. Ему казалось, что на ногах у него тяжелые кандалы и он прикован к Чунь-тао. Повсюду его преследовала реклама табачной компании – он не мог ни на миг забыть о Чунь-тао. Сердце его изнывало от тоски.

– Все решено, – послышался голос Ли-мао. – Старший брат Сян-гао здесь хозяин, а я – жилец.