Стефан Цвейг - Том 9 - Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия - Кастеллио против Кальвина; Америго - Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан - Человек и его деяние; Монтень

Не фанатики сами по себе опасны, опасен заразный дух фанатизма; следовательно, не только жестоких, не терпящих возражений, кровожадных людей должен одолеть человек духа, но и любую идею, если она террористична по своему существу, ибо — ив этом было пророческое предвидение в начале столетней религиозной войны — «даже самые свирепые тираны не прольют так много крови своими пушками, сколько пролили вы из-за ваших кровожадных заклинаний и прольете в ближайшее время, и так будет до тех пор, пока Бог не пожалеет род людской и не откроет глаза князьям и властям для того, чтобы они, наконец, отказались от своих кровожадных деяний».

И поскольку Себастьян Кастеллио при виде страданий гонимых и преследуемых больше не может оставаться равнодушным в своем воззвании к терпимости, он взывает к Богу, в отчаянии моля его, чтобы он ниспослал на землю больше человечности; он посылает ужасные проклятия всем, кто своей упрямой ненавистью нарушает мир на земле; громами и молниями благороднейшего гнева обрушивается он в конце книги на кровожадных зелотов. «Этот позор религиозного преследования бушевал уже во времена Даниила, и так как ничего уязвимого в его жизни найти было невозможно, враги его сказали: мы схватим его за убеждения. Именно так поступили и здесь. Если врага невозможно схватить за нарушение им моральных норм, прибегают к «учению» и поступают при этом очень ловко; поскольку власти в этих вопросах не имеют своего мнения, их легко убедить в том, что требуется зелотам. Таким вот образом подавляют слабейших, тогда как в соответствии со святым учением их следовало бы восхвалять. Ах, это ваше «святое учение» — какое отвращение вызовет оно у Иисуса в день Страшного суда! Он потребует от вас отчета о вашем образе жизни, а не об «учении», и если вы ему скажете: «Боже, мы были с Тобой, мы учили, как Ты повелел нам», — он ответит вам: «Прочь отсюда, преступники!» О слепцы, о вы, ослепленные, о кровожадные, неисправимые лицемеры! Когда же, наконец, откроется вам истина, когда земные судьи перестанут по вашему произволу слепо проливать человеческую кровь!»

Мы мало знаем памфлетов, направленных против деспотии духа, второго же такого памфлета, как книга Кастеллио «Contra libellum Calvini», написанного с вдохновенной страстностью, с огромной силой убежденности в истинности защищаемых тезисов, возможно, не существует; правдивость книги, ее ясность должна была бы даже самым равнодушным людям своего времени показать, что свобода мысли протестантизма, а с ним и европейского духа будет утрачена навсегда, если человечество не сумеет защититься от женевской инквизиции мнений. Поэтому, казалось бы, следовало ожидать, что весь мир гуманистов единодушно присоединится к безупречным в своей убедительности аргументам обвинения, составленным Себастьяном Кастеллио. Манифест Кастеллио — смертельный удар по непримиримой ортодоксии Кальвина; кто этим ударом повален, тому, казалось бы, уже не подняться, с ним, казалось бы, покончено навсегда.

В действительности же ничего подобного не происходит. Блестящий памфлет Кастеллио, его пламенный призыв к терпимости не оказал ни малейшего влияния на реальный мир, причем по самой простой и ужасной причине: книга «Contra libellum Calvini» не была издана. По указанию Кальвина книга, не успев разбудить совесть Европы, была задушена цензурой.

В последний момент — уже в самых близких к автору кругах Базеля — когда книга ходила в списках и когда она была уже подготовлена к печати, женевские властители постарались, доносчики пронюхали, какую смертельную атаку на их авторитет готовит Кастеллио. И они ответили молниеносным ударом. Превосходство государственной машины, вступающей в единоборство с борцом-одиночкой, в подобных обстоятельствах проявляется с ужасающей силой. Подвластная Кальвину цензура позволяет ему беспрепятственно защитить свой бесчеловечный поступок — мучительное сожжение заживо человека, мыслящего иначе, чем он; Себастьяну Кастеллио же, от имени человечности выступившему с протестом против этой жестокой акции, в слове отказано.

У города Базеля, собственно, нет никаких оснований запретить литературную полемику свободному гражданину, преподавателю его университета, но Кальвин всегда тактически искусен в практике, он ловко пускает в ход все средства. В бой вводится артиллерия дипломатии; не Кальвин лично, не частное лицо, а город Женева поднимает ex officio [120] 3десь: официально (лапи). жалобу против нападок на «учение». И эта жалоба ставит Совет города Базеля и его университет перед мучительным выбором — либо ущемить права свободного писателя, либо вступить в дипломатический конфликт с могучим союзным городом, и, как всегда в подобных случаях, насилие одерживает победу над моралью. Господа советники предпочитают пожертвовать одним человеком и запрещают публикацию любых, не строго ортодоксальных, сочинений. Тем самым предотвращается выход в свет книги Кастеллио «Contra libellum Calvini», и Кальвин может ликовать: «Какое счастье, что собаки, которые так облаивают нас, не могут укусить» (II va bien que les chiens qui aboient derridre nous ne nous peuvent mordre).