Уильям Фолкнер - Поселок

– Прах тебя дери, – вслух произнес он. – Ведь он стоял-то в аккурат там, где его никто из дома не углядит.

К поселку опять подъезжал Рэтлиф, агент по продаже швейных машинок, правда, на этот раз вместо машинки у него в собачьей конуре содержался подержанный граммофон и новенький, еще в заводской проволочной связке, комплект зубьев для бороны, и первое, что Рэтлиф увидел, это старую белую кобылу, стоя на трех ногах подремывающую у столба ограды, а чуть погодя показался и сам Билл Варнер, который сидел все в том же домодельном кресле, на фоне взбегающих по склону заглохших лужаек и одичало разросшихся садов усадьбы Старого Француза.

– Добрый вечер, дядя Билл, – сказал Рэтлиф приветливо, обходительно, даже с почтением. – Говорят, вы с Джоди нового приказчика завели в лавке.

Колючие маленькие глазки Варнера внимательно на него поглядели из-под рыжеватых, слегка насупленных бровей.

– Уже разнеслось, стало быть, – отозвался он. – Со вчерашнего далеко ли бывал?

– Милях в семи-восьми, – сказал Рэтлиф.

– Ха, – сказал Варнер. – Куда же нам без приказчика!

Что верно, то верно. Всего-то и надо было, чтобы кто-нибудь утром пришел и отпер лавку, а на ночь снова запер – только от приблудных собак, поскольку ни бродяги, ни приблудные негры на Французовой Балке до ночи не задерживались. По правде говоря, и сам Джоди (а Билл-то уж всяко туда не показывался), бывало, по целому дню проводил вне лавки. Покупатели заходили, обслуживали сами себя и друг друга, складывая плату за товары, известную им с точностью до последнего цента, не хуже чем самому Джоди, в сигарный ящичек, накрытый круглой проволочной корзиной из-под сыра, словно все в этой корзине – сигарный ящичек, замусоленные бумажные деньги и отполированные пальцами монетки – и впрямь попалось туда на сырную приманку.

– Ну, хоть будет кому теперь каждый день подметать -в лавке-то, – усмехнулся Рэтлиф. – Не каждый может похвалиться таким пунктом в своей страховке от пожара.

– Ха, – снова сказал Варнер. Поднялся с кресла. Во рту у него был табак, и он вынул пережеванный комок, напоминавший клок мокрого сена, выкинул его и вытер ладонь о штанину. Подошел к изгороди, в которой по его распоряжению кузнец устроил затейливую калитку, действовавшую в точности как современный турникет, хотя ни кузнец, ни сам Варнер ничего похожего никогда не видывали, – только туда не монетку надо было бросить, а вынуть штифт на цепочке.

– Давай ты на моей кобыле к лавке поедешь, – предложил Варнер, – а я в твоей колымаге. Охота прокатиться с удобствами.

– А мы можем лошадь к бричке сзади привязать, а сами рядышком сядем, – отозвался Рэтлиф.

– Говорят тебе, на лошадь садись, – уперся Варнер. – Как раз и получится рядышком. Больно ты умный порой бываешь, как я погляжу.

– Да уж ладно, дядюшка Билл, чего там, – согласился Рэтлиф. И он попридержал колесо брички, помогая Варнеру взобраться, а сам сел на лошадь. Они пустились в путь, Рэтлиф немного сзади, так что Варнер общался с ним через плечо, не оборачиваясь:

– А что, этот пожарник…

– Так не доказано же, – мягко возражал Рэтлиф. – Хотя в общем-то, оно и плохо. Если уж приходится выбирать между убийцей и тем, на кого только думаешь, вдруг это он убил, то лучше выбрать убийцу. Хотя бы точно будешь знать, на каком ты свете. Не будешь ушами хлопать.

– Ладно, ладно, – прервал его Варнер. – Так как насчет этой жертвы оговора, этого облыжно опозоренного? Знаешь о нем что-нибудь?

– Да так, пустое, – слегка замялся Рэтлиф. – От людей чего только не услышишь. А я его лет восемь не видал. Когда-то у него еще один парнишка был, кроме Флема [5]. Меньшой. Теперь бы ему лет десять или двенадцать уже исполнилось. Не иначе как он у них где-нибудь при переезде затерялся.

– А от людей ты не услышал, может, у него за эти восемь лет совсем привычки переменились?

– Да уж, – сказал Рэтлиф. Пыль, поднятую копытами трех лошадей, подхватывал едва заметный ветерок и отдувал в сторону, на кустики дурнопьяна и собачьей ромашки, едва начинающие зацветать в придорожных канавах. – Восемь лет. А перед тем было еще пятнадцать, когда мы с ним почти что вовсе не встречались. Вырос-то я от него по соседству. То есть он года два жил там же, где я вырос. И он, и мой отец оба арендовали фермы у старого Энса Холланда. Эб тогда был барышником. Как раз при мне вся его торговля лошадьми прогорела, и он подался в издольщики. По натуре-то он не сволочь. Озлился просто.