Франц Кафка - Америка (Пропавший без вести)

Сам Карл, однако, чувствовал себя столь сильным и рассудительным, каким дома, пожалуй, никогда не бывал. Видели бы его родители, как он на чужбине, перед важными особами, отстаивает добро и, хотя пока не добился победы, приготовился сражаться до конца! Изменили бы они свое мнение о нем? Посадили бы рядом с собой за стол? Похвалили бы? В кои-то веки заглянули бы в его любящие глаза? Праздные вопросы и совсем не время их задавать!

– Я пришел, полагая, что кочегар обвиняет меня в каких-то неблаговидных поступках; Девушка с камбуза сказала мне, что видела, как он направился сюда. Господин капитан и вы все, господа, я готов документально опровергнуть любое обвинение, а в случае необходимости и показаниями объективных и незаинтересованных свидетелей, которые ждут за дверью. – Так говорил Шубал. Во всяком случае, это была внятная человеческая речь, и по изменившемуся выражению на лицах слушателей можно было подумать, будто впервые за долгое время они вновь слышат членораздельные звуки. Правда, они не заметили, что и эта прекрасная речь страдала шероховатостями. Почему первыми словами, что пришли ему на ум, были – «неблаговидные поступки»? Может быть, обвинения и нужно было начинать с этого, а не с национальных предрассудков Шубала? Девушка с камбуза видела кочегара на пути в канцелярию, и Шубал тут же все понял? Не подтолкнуло ли его к пониманию чувство вины? И он тотчас привел с собой свидетелей, назвав их, в довершение всего, «объективными» и «незаинтересованными»? Плутовство, и только! А присутствующие это терпят да еще считают такое поведение достойным? Зачем ему понадобилось, чтобы между разговором с девушкой и его прибытием сюда прошло так много времени? Не иначе как затем, чтобы кочегар вконец утомил господ и рассудок их омрачился, а рассудка-то Шубал и опасался в первую очередь. Он ведь явно долго стоял за дверью и постучал лишь в тот миг, когда, услыхав праздный вопрос того господина, укрепился в мысли, что с кочегаром все кончено.

Все было ясно, ведь и Шубал представил дело именно так, хоть и против воли, но господам надо было показать это иначе, более наглядно. Они нуждались во встряске. Поэтому быстрее, Карл, лови момент, пока не явились свидетели и не заполнили канцелярию!

А капитан как раз в это время сделал знак Шубалу, и тот – поскольку его дело вроде бы ненадолго отложили ~ сразу же отошел в сторону и тихонько заговорил с присоединившимся к нему стюардом; при этом они многозначительно жестикулировали и поминутно искоса поглядывали на Карла и на кочегара. Казалось, что Шубал репетировал новую речь.

– Вы, господин Якоб, кажется, хотели о чем-то спросить молодого человека? – в наступившей тишине обратился капитан к господину с бамбуковой тросточкой.

– Верно, – ответил тот, легким поклоном поблагодарив за внимание. И еще раз спросил у Карла: – Как вас, собственно говоря, зовут?

Карл, полагавший, что в интересах главного дела поскорее покончить с вмешательством настойчивого вопрошателя, ответил коротко, не предъявив, как обычно, паспорт, который пришлось бы доставать из потайного кармана:

– Карл Россман.

– Однако, – сказал тот, кого назвали господином Якобом, и сперва было отпрянул, улыбнувшись несколько недоверчиво.

Капитан, старший кассир, судовой офицер и даже стюард, услышав имя Карла, тоже явственно выказали чрезвычайное удивление. Только портовые чиновники и Шубал отнеслись к этому равнодушно.

– Однако, – повторил господин Якоб и не совсем уверенно шагнул к Карлу, – в таком случае я – твой дядя Якоб, а ты – мой дорогой племянник. Я же все время это предчувствовал! – сказал он капитану, прежде чем обнять и расцеловать Карла, который принял случившееся без единого слова.

– Как ваше имя? – спросил Карл, когда ощутил, что его выпустили из объятий, спросил хоть и весьма учтиво, но совершенно равнодушно, пытаясь мысленно предугадать, какими последствиями это новое событие чревато для кочегара. На первый взгляд Шубалу от всего этого никакой пользы не предвиделось.

– Поймите же, молодой человек, какой вы счастливец! – воскликнул капитан, уловив в вопросе Карла оскорбление достоинства господина Якоба, каковой отошел к окну, очевидно стараясь не показать обществу своего взволнованного лица, которое он к тому же утирал носовым платком. – Это – сенатор господин Эдвард Якоб, и он – ваш дядя. Отныне вас ждет блестящее будущее, вы такого, наверное, никак не ожидали. Попытайтесь уяснить себе это, насколько возможно, и возьмите себя в руки!