Айн Рэнд - Подумай дважды [Think Twice]

Весте было восемнадцать, у нее не было ни родителей, ни цензоров, ни собственной морали. Она была невинна, во всем своем безразличии, не соответствующая законам этого мира.

И она была отчаянно влюблена в Рорка.

Она знала, что ему это известно, хоть сама никогда не заговаривала об этом. Казалось, это его не раздражало, но и не льстило. Порой она пыталась понять, почему же он так часто позволял ей оставаться у него и почему они дружили, если она для него ничего не значила. После этого она решала, что все же не полностью безразлична для него, но в какой именно степени и благодаря чему — так и не могла выяснить. Ему нравилось само ее присутствие в своей комнате, но в этом и заключалась вся странность. Веста сомневалась, что он хотя бы голову повернет, если вдруг она сорвется с подоконник и упадет. Порой она вся горела решимостью и хотела дотронуться до его руки, пробежаться пальцами по коже на том участке тела, который не был прикрыт рубашкой. Но она знала, что даже если ей это удастся, то он все равно останется для нее чужим. Были дни, когда она так ненавидела его что была рада понимать, что может прожить и без него. Но всегда возвращалась — за безразличным любопытством в его глазах. Пусть это было безразличие, но оно хотя бы было направлено на нее. И как вскоре стало понятно Весте, она удостоилась от него большего, чем кто бы то ни было другой

Порой, теплыми весенними вечерами, они выбирались покататься на пароме в Статен-Айленд. Ему безумно нравилась эта поездка, а он был от нее одновременно И в восторге, и в ужасе. Ей нравилось проводить с ним ночь на полупустой палубе, когда тьма подступала к ним со всех сторон, и даже светлые огоньки, горевшие на пароме, не могли ее разогнать. И в этой непроглядной темноте она любовалась упрямой линией его переносицы, подбородком, резко выделяющимся на фоне черной воды, и впалыми щеками. Он перегибался через перила и глядел на сонный город, и где-то там на большой высоте горели две красные точки. И в этот момент она осознавала, каково это, умирать, потому что сама она не существовала, как и все те здания вокруг, которых было не видно в сплошной черной мгле. Не существовало ни парома, ни воды, ничего — только мужчина у перил и те огни, которые видел он сам. Порой она вставала с ним рядом и как бы случайно задевала рукой его руку, плотно держащуюся за перила. Он не убирал руку, а поступал куда хуже — попросту не замечал произошедшего.

Летом она уезжала на три месяца в турне, вместе с участниками репертуарного театра. Она ему не писала, а он и не просил. Когда же она вернулась осенью, то он был рад этому, достаточно рад для того, чтобы проявить это. Но ей от этого легче не стало, ведь она понимала, что за его радостью скрывалась уверенность в том, что она вернется, и вернется прежней — неулыбчивой, мрачной и все так же жаждущей его общества; она все так же будет злиться, и ее будет переполнять счастье от одного того, что она знает о том, что у нее на душе.

Потеряв терпение и обозвав одного из продюсеров так, как ей всегда хотелось, она все же заполучила одну из ролей в новой постановке, которая должна была пойти той же осенью. Правда, непосредственное участие она принимала лишь в одной из частей пьесы. Она даже позволила Рорку прийти и посмотреть на нее. И за тем шесть минут, что были уделены ей на сцене, она увидел новую Весту Данинг, невероятное создание, полностью свободное от всех оков, естественное в своей фантастичности. Для нее не существовало декораций и зрителей, для нее не были писаны правила. Жесты ее были сумбурны, ударения она ставила невпопад, улыбалась в грусти, была мила в неумолимости — все шло не так. как должно было, но при этом выглядело просто безукоризненно. Неизбежное великолепие безумия. И на эти шесть минут для нее не существовало ни театра, ни сцены— лишь юный, излучающий свет голос, переполненный до краев силой и верой в себя. В одной из рецензий, появившихся на следующий день, отметили великолепной эпизод с участием Весты Данинг, начинающей актрисы, на которую непременно стоит посмотреть. Веста вырезала это интервью из газеты и неделями носила всюду с собой. Она приносила его и к Рорку, клала на пол и с горящим взглядом вновь и вновь перечитывала. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он с размаху не проехался по этому листку ногой, прямо у нее под носом.

— Ты отвратительна, — холодно сказал он. — С чего тебя так сильно заботит, кто и что о тебе сказал?

— Но, Говард, я ему понравилась. А я хочу нравиться всем им.