Алексей Чапыгин - Гулящие люди

– Поганой, мати, поганой никониянец! Какой те сын!

– Што не молишься? Позрю, как ты персты слагаешь.

Сенька, чтоб не злить старуху, стал молиться.

– Не крепко он, мати, слагает персты!

– Худо ко лбу гнетет! – уплетая жареное мясо, ворчали нищие, наблюдая за Сенькой.

– Вы, дармоеды, молчите! – сказал Сенька. – Кабы моя воля, я бы вас за ворот взял и вышиб за дверь.

– Ой, ой, мати, боимся!

– Он у тебя бешеной!

– Умолкни, антихристов слуга. Ишь возрос! И то молыть, сколь лет блудишь по свету… Чего лепкой к молитве, поди бражник да бабник стал?

Нищие вылезли из-за стола, оба, неистово колотя себя в плечи и грудь, стали креститься, расстилаясь по полу:

– Спаси, Богородица!

– Спаси, Боже, благодетельницу, рабу твою Секлетею!

– Где же отец, матушка?

– Пожди – придет! Отец тож потатчик… в вере шаток, все ему служба да торг, будто уж мирское дело больше Божьего. Шпынял меня сколь за тебя: «В стрельцы-де парня надо, а ты угнала в монастырь!» Ой, греха на себя кучу навалила, с бражником чернцом Анкудимкой пустила недоумка… зрела нынче того Анкудимку у кабака, в шумстве лаял мне с глумом великим: «Ужо-де, Секлетея, никониане обучат твое детище в посты конину жрать!»

Пришел отец, скупо покрестился, снял с себя мушкет, поставил в угол, покосился на нищих, потом взглянул на Сеньку, улыбнулся и развел руками:

– Мекал – ужли Секлетухе моей новой какой кормленник объявился, ан то Семка! Дай же поцолую.

Сенька с отцохм поцеловались. Отец умылся, потащил его за стол:

– Хмуро в клети – надо свечи! Эй, хозяйка! Секлетуха… у меня праздник, а у тебя как?

– Чему радоваться мне? Антихристов слуга, да еще на странных божьих людей грозит, а того не ведает, как большая боярыня Федосья Прокопьевна нищих призревает, они за нее Бога денно и нощно молют!

– Огню давай! Не ропоти даром… Ай да Семка! Ростом велик, лицом краше Петрухи будет! Пра, краше!

– Тятя, пошто нет тебя в Кремле у караула? Как ни гляну – все чужие бродят.

– Указ есть, Семушка! Не ведаю, от кого он – только старых стрельцов всех перевели в караулы к монастырям, где любит молитца великая мати, Марья Ильинишна, государыня. Да мне нынче легше – неделанную мою неделю удлинили вполовину, я чай…

Секлетея Петровна зажгла две свечи в медных подсвечниках, сунула на стол.

– Эй, баба старая, подавай нам с сыном яство, волоки питие к тому делу, меду, пива – чего найдется.

– Помешкаете… вот уже блаженных спать уложу.

– Порхаешься в навозе, как куря в куретнике. Торопись, нынче, сынок, безотменно в стрельцы запишу, мушкет на тебя возьму, поручусь!

– Не можно, тятя, – я патриарший ризничий…

Секлетея Петровна, возясь в стороне, плюнула:

– Вишь, он кто?!

– Ой, не может того быть!

– Я не бахарь! Правду сказываю.

– Чул я, да не верил… хотел пойти до тебя, дела мешали и помоги нет – Петруха уехал с Никоном царицу провожать, може, скоро оборотит. Старая баба, чего ты тамашишься, не подаешь яство?

– Поспеете… Опоганили вот последыша, теперь к столу не сяду, опрично от вас пить, есть буду!

– Ешь хоть под печью – нам же давай чего погорячее.

– Подсудобил родителям пакостник Анкудимко! Увел малого – погубил навек…

– Анкудим монах доброй, бражник лишь, да и то около Бога ходит, таковому ему и быти подобает!

– Ой, рехнулся старой! Богохульник, ой, Палыч!

Плотно поужинав и выпив гвоздичного меду, отец с сыном пошли наверх в горницу:

– Сними-ка ормяк, сидишь в верхней одежке, будто к чужим пришел.

– Э, нет, тятя, сижу и мыслю – повидал своих, пора к дому – там у меня патриарше добро стеречи остался единый отче Иван! Ныне опас большой… много развелось лихих людей… навалом лезут. Давай на дорогу попьем табаку – у нас того делать не можно.

Сенька вынул рог с табаком, они выпили две трубки добрых.

– Хорош ты, и лицом красен! Эй, сынок, неужели тебе в стрельцах не быть?

– Может статься, буду, а ты, батя, не давал бы матушке примать в дом нищих, нынче такое опасно… занесут, зри, моровую язву – беда!

– Ну как их не пустишь? Из веков вся родня нищих звала и чествовала.

– Я к тому сказываю, что слышал, как патриарх наказывал боярину: «Не примать и гнать их, заразы для!»

– Ох, и Секлетея моя Петровна…

Старый стрелец не кончил речи, мать, подслушав их, ворвалась в горницу. Горница плавала в табачном тумане. Старуха закашлялась, заплевалась и, топая ногами на сына, погнала его вон из дома:

– Вон, еретик! Антихристово отродье, – я тебе от сих мест не мать!