Робер Мерль - Уик-энд на берегу океана

— Врешь! — крикнул Ниттель и даже остановился. — Ведь врешь, да?

— Чистая правда.

— Ты что надо мной смеешься?

— Ничуть.

— Ты говоришь, он не захотел с тебя денег брать?

— Да.

— Значит, отказался от кровных денежек?

— Да.

— Поди ж ты! Прямо не верится! Отказался от денег! А может, он… того… тронулся?

— Нет. Просто он деморализован, вот и все.

— Деморализован? — переспросил Ниттель. — Ну и словечко! Деморализован! Хоть бы все они деморализовались. Ах ты господи! Вот было бы здорово. Входишь в магазин и говоришь: «Дайте мне то-то и то-то». Заворачивают тебе чин по чину, да еще улыбаются, а ты уходишь и денег не платишь! Это номер!

— Тогда и тебе пассажиры за проезд платить не будут.

— Ну и хрен с ними, если я могу все без монет получать. Одно на одно выходит.

— А девчонки? — улыбнулся Майа.

— То же самое! И девчонки тоже даром! Оптом! Все так все! Вот это было бы государство! Заметь, — добавил он, помолчав, — до этой сволочной войны мы нельзя сказать чтобы уж такие несчастные были. По-моему, даже, скорее, счастливые. Только как-то до нас это не доходило. А вот теперь поняли. Возьми меня и жену. Времена хорошие были, жили неплохо. А уж такой бабы, как моя жена, таких баб ты, брат, и не видывал. По правде говоря, я сам ее всему обучил. А все-таки такие бабы, поверь на слово, на каждом шагу не встречаются. Ох, черт! Никогда не забуду — ночь дождливая, ветер так и свистит, того и гляди, лачугу снесет, а мы с женой лежим себе на перине, в тепле, а рядом ночничок горит. Вот это и есть настоящая жизнь, погода мерзкая, а ты с женой лежишь себе в тепле, на пуховой перине и слушаешь, как там на дворе дождь хлещет, ветер — словом, черт знает что. А тебе на них чихать! Только нас двое и есть, в тепле, на пуховой перине, а рядом ночничок. Я ее обнимаю сзади и глажу ей живот. Ах ты черт! Вот когда чувствуешь себя человеком, а жена ни слова не говорит, уж поверь мне. Ждет и слова не вымолвит. А на дворе ветер, погода препохабнейшая! Ветер, дождь, град, гром, настоящий потоп! А ты лежишь себе на пуховой перине, в тепле да гладишь ей живот. И на все-то тебе наплевать! Пусть себе снаружи бушует, сволочь! Нас только двое, жена да я. Прямо король с королевой. Вот это жизнь, — а что, разве нет?

Он остановился и тревожно взглянул на Майа.

— А ты-то это знаешь, а? Скажи, ну скажи! Скажи, знаешь ты-то, тоже знаешь?

— Что знаю? Любовь?

— Да нет, не любовь. А то, что я тебе рассказал. На улице ветер, дождь, а ты в затишке, в тепле, с женой, и ночничок горит, — словом, короли мы, и только, и на всех нам наплевать.

— Да, — сказал Майа, — именно так, на всех наплевать! На всех, какие ни на есть. Плевать на них, на их грязные рожи!

— Ну вот, — сказал с сияющей улыбкой Ниттель. — На всех, сколько их ни на есть. А я вижу, ты здорово соображаешь! Я сразу смекнул, что ты, в общем-то, славный малый, хотя вид у тебя больно серьезный. А другому этого ни за что не понять. Скажи-ка, — он снова остановился, — а когда фрицы придут, как по-твоему, они нас всех укокошат? Тут парни говорят, что они придут на танках с огнеметами, и как дадут раз — так и уложат всех до последнего.

— Возможно. На войне все возможно.

— Да, скажу я тебе! — протянул Ниттель. — Неужели фрицы могут такое сделать! Вот уж гады-то!

Нахмурив брови, он молча толкал тележку. Майа поглядел на покойницу. Вдруг ему подумалось, что когда-нибудь и он будет таким же недвижимым, с застывшими глазами, станет вещью, которую кинут в ящик и положат гнить в землю. Когда-нибудь. Может, завтра. Может, через несколько месяцев. Может, через двадцать лет. Но этот день придет наверняка. В жизни ничего нельзя предвидеть, кроме вот этого. Собственная смерть, — на это событие он мог вполне рассчитывать.

— Ну, мне направо, — сказал Ниттель и остановился. — Давай передохнем чуток.

— Нет, мне пора возвращаться. Уже поздно.

Ниттель установил в равновесии тележку, обошел ее сбоку и уже не первый раз на глазах Майа подтянул платье покойницы.

— Эх ты, уточка, — задумчиво проговорил он, хлопая ее по коленке, — бедная ты моя! А все-таки жизнь — сволочь. Скверную она с тобой сыграла штуку, бедняжка ты моя!

Он повернулся к Майа.

— Значит, расстаемся.

— Да, мне уже пора возвращаться.

— Что ж, — сокрушенно повторил Ниттель, — значит, расстаемся?

— Да.

— Ну тогда до свидания.

— До свидания.

— До свидания, всегда к твоим услугам.

— Спасибо, — сказал Майа, — но лучше не надо.

Ниттель прыснул.

— Эх, и скажешь же ты! Ты, брат, весельчак, хоть с виду и серьезный.