Робер Мерль - Уик-энд на берегу океана

— Добрый день! — сказал Пьерсон своим приятным голоском.

Александр протянул ему руку:

— Привет!

Пьерсон улыбнулся, опустил веки, и тень от его длинных ресниц упала на румяные щеки. Он вручил оба хлеба Александру и, прислонившись к ограде санатория, встал рядом с Майа.

— Нет, аббат, ты просто молодец.

— Верно, — сказал Пьерсон. Говорил он все так же мягко, чуть пришептывая. — Должен сказать, я не растерялся.

Он вытащил из кармана коротенькую трубочку и сел. Сдержанный, слегка отчужденный, он походил на кошку, свернувшуюся клубочком и закрывшую в дремоте глаза.

— Э, нет, — сказал Александр, — с куревом подождем. Сейчас будем обедать.

Пьерсон сунул трубку в карман.

— А со мной уж никто не здоровается, а? — сказан Майа.

— Добрый день, Майа.

— Нет, не так. Скажи, прошу тебя, понежнее.

— Зато виски Дьери слишком нежно.

— Не понимаю, при чем тут виски. Ну, прошу, повтори еще раз.

— Добрый день, Майа.

— Уже лучше, явно лучше. А теперь, будь другом, скажи, пожалуйста, этому жирному увальню, что плевать ты на него хотел, кури, старик, на здоровье свою трубочку.

— Нет, не буду, я человек дисциплинированный.

— А откуда все-таки эти два хлеба? — сказал Александр. — Где ты их достал, эти два хлеба?

— Мне их санаторный повар уступил.

— Эх, кюре, кюре, — сказал Александр. — Небось святые сестрички тебе удружили.

Пьерсон изящным движением поднял руку.

— Ничего подобного! Вот уж нет! Дело происходило только между поваром и мною, без всяких посредников. Он сменял хлеб на вино.

Майа не слышал слов Пьерсона. Он вслушивался в его голос. Голос у Пьерсона был и впрямь приятный. Он лился плавно, без пауз и запинок. Лился округло. Так мягко вращаются стальные шарикоподшипники в масляной ванне.

— На вино?! — сказал Александр. — Но я ведь тебе вина не давал. И ни в коем случае не дал бы. Его у нас и так мало.

— Я вино купил.

— Сколько дал?

— Сорок франков.

— Сорок монет! — сказал Александр. — Да это же чистый грабеж!

— На каждого получается всего по десять франков.

— Десять монет! Десять монет за хлеб? Ты что, совсем рехнулся?

— Да ведь на каждого по кило получается.

— Точно! Десять за килограмм хлеба! Нет, ты, видать, одурел!

— Так все платят.

— Хрен они платят, — завопил Александр, воздевая к небу свои огромные мохнатые ручищи. — Десять монет, нет, ты только подумай! Лучше бы тебе вообще в это дело не соваться.

— Покорно благодарю.

— Десять! — гремел Александр. — Да за что — за хлеб!

— Если хочешь, могу отнести его обратно!

— Нет уж, раз он здесь.

— Или давай вот что сделаем, разложим твою часть на нас троих.

— Чертов поп, — сказал Александр, нагибаясь над костром.

И сразу же он вскинул голову, улыбнулся Пьерсону и заметил, что Майа сидит с закрытыми глазами, упершись затылком в ограду санатория. Он еще раз подумал про себя, что, когда Майа молчит, вид у него ужасно печальный.

— Ого, — сказал Пьерсон, поворачиваясь к Майа, — ты занял место Дьери.

— Да, занял, — яростно сказал Майа, — я занял место Дьери.

Одним движением он поднялся с земли и уселся на свое обычное место у переднего правого колеса фургона. Александр проследил за ним взглядом.

— Не обращай на него внимания, — сказал он. — Мосье, видите ли, не в духах. Ему, вообрази, противно торчать здесь и ждать, когда его возьмут в плен.

— Ничуть, — сказал Майа, — я просто в восторге. Так много говорим о фрицах, что я уже сомневаюсь, существуют ли они на самом деле. Что бы там ни болтали, а все-таки приятно поглядеть на высшую расу.

— Пусть твоя высшая раса целует меня в зад, — сказал Александр.

Майа улыбнулся.

— Опять этот знаменитый зад! И о нем тоже так много говорим…

— Верно, — сказал Пьерсон, — что я уже сомневаюсь…

— Ого, кюре, остроты у тебя не слишком поповские!

Пьерсон улыбнулся, опустил свои длинные ресницы и промолчал.

— Ну, — сказал Александр, обернувшись к нему, — какие новости?

— Вот когда придет Дьери…

— Да нет, рассказывай сейчас, черт, рассказывай! Не будем же мы его сто лет ждать.

— Вот придет Дьери, и расскажу.

Александр пожал плечами, потер поясницу и снова взялся за консервы. Попались французские. Александр радовался, что попались французские. Английские консервы не такие вкусные. Один жир, мяса почти нет. При варке уменьшаются в объеме чуть ли не вдвое. А французские аппетитно румянятся. Слава богу, уже готово, а Дьери все нет.

Тут явился Дьери. Он спешил, так как запаздывал, и его жирное брюхо колыхалось при ходьбе. Голову он закидывал назад. Лицо его так заплыло жиром, что даже подбородка не было видно и щеки без всякого перехода сливались с шеей. Он пожал всем по очереди руки и сел на свое обычное место — рядом с Пьерсоном, спиною к ограде. Потом молча оглядел присутствующих. Глаз его не было видно за поблескивающими, толстыми, как обычно у близоруких, стеклами очков. Только случайно вас молнией обжигал мимолетный взгляд, холодный, внимательный, вечно настороженный. И тут же стекла очков снова начинали нестерпимо поблескивать, и снова глаза пропадали.