Антон Страшимиров - Хоро

Комната онемела.

Все глаза опустились. Только Нако дал языку волю.

— Давай, давай, Дечко. Полицейских я прогнал во двор.

— Я вас не понимаю, господин кмет.

— Говорю, в коридоре — ни живой души. Значит, никто тебя не услышит.

— Тем лучше, господин кмет: значит, слушаете меня только вы, и я могу быть совершенно откровенным. Пора опомниться, господа. Сегодня мы пишем историю, которую завтра будут читать наши дети. И негоже, чтобы они гнушались своих отцов, не так ли?

Рука председателя дрожала над звонком. Высокий, плечистый, длиннолицый, он слушал, вытаращив глаза, и, по-видимому, не все понимал. Оратор встретился с его изумленным взглядом и прищурился.

— Господин председатель, господа, прошу снисхождения. Мы собираемся убивать сыновей нашей страны и равноправных с нами граждан, вполне равноправных. Будем говорить открыто. Я не дрогну оттого, что должны будут погибнуть еще триста, четыреста или, скажем, тысяча человек...

— Браво, Дечко, валяй!

Господин Нако, восхищенный, потирал руки. Валяй!

И Дечко заговорил громче:

— Если бы это было необходимо, я даже собственноручно экзекутировал бы, господа. Но нельзя быть слепцами, нельзя! Мы все — с детьми и женами, — все останемся жить здесь, в этой стране, среди этого народа. Мы не можем переселиться на луну, господа, не можем убежать, во всяком случае, все, да?

А-а! Председатель забыл про звонок и затопал ногами.

— Кто побежит? Мы не дезертиры, товарищ! Прошу без оскорблений!

Из-за алькова кто-то свистнул. Головы втянулись в плечи. Оратор побледнел. Председатель повернулся к алькову.

— Прошу не мешать, господин поручик. — Потом позвонил и, гнусавя, спросил: — Кто еще просит слова?

Дечко развел руками.

— Но, господин председатель...

— Без всяких но.

— Позвольте, я вас не понимаю.

— Нечего понимать, говорю.

Ясно. Нако сжал руку помощника.

— Брось, Дечко, сам видишь.

Но Дечко умоляюще наклонился к его уху.

— Я завтра должен отчитываться перед избирателями, господин кмет... Ведь я в конце концов представитель рабочей партии...

Да, это так, и Нако подмигнул председателю: пусть выскажется помощник кмета, ведь для того и собрались!

И Дечко кашлянул в кулак.

— Я не называю, господа, сознательно не называю и не буду называть в этот трагический момент истинные причины настоящих событий: нищету рабочих масс, бедствия беженцев, чудовищную дороговизну...

Ишь — не будет называть, а сам говорит! Нако снова сжал руку оратора.

— Э, Дечко, это старая шарманка: грамотеи-оборванцы крутят ее по всем ярмаркам уже четверть века.

Оратор высоко поднял голову.

— Именно, господин кмет! Потому нам и следует удвоить внимание, что народ уже четверть века, как распропагандирован!

А-а? Нако шлепнул толстой ладонью по столу.

— Силен, Дечко! Теперь скажи еще только: кто же его распропагандировал, а? Я или, может, ты?

Одеревеневшие лица оживились. На лбу оратора выступил пот.

Нако торжествовал.

— Видишь ли, что я еще скажу тебе, Дечко: в соседней комнате покойник — умерла Карабелиха.

Дечко совсем смешался. А Нако понизил голос:

— Говорю тебе, Дечко, и у мертвых есть уши. Хватит, кончай!

Дечко сейчас кончит, разумеется. Но нужно же ему закруглить хотя бы главную мысль! Председатель позвонил.

— Никаких мыслей. На линии огня надо действовать, и больше ничего. Точка!

Смуглое лицо статного помощника кмета вспыхнуло. Он им скажет — вот сейчас он им скажет, — что они на линии огня, да только против собственного народа, да!

Занавеси алькова с шумом раздвинулись. На ослепительно-белом постельном белье лежал мужчина. Его лицо было прикрыто широкополой серой шляпой. Одна нога в сапоге с толстой подметкой обращена к оратору.

На одеревеневших лицах проступил страх — страх овец, отправляемых на бойню.

Нако отвернулся. Его губы зашевелились. Он был возмущен. Еще бы: на эту кровать завтра, быть может, положат покойницу Карабелеву, а этот развалился, да еще в сапогах. Просто безобразие. Тьфу!

Только оратор не обернулся. Лицо его горело.

— Господа, нельзя не думать, раз речь идет о семнадцати человеческих жизнях.

Председатель позвонил:

— Лишаю вас слова. Операция уже началась. Обдумывать будем впоследствии.

Дечко, все еще горячась, пожал плечами.

— В таком случае, господин председатель, я буду вынужден покинуть собрание.

Нако подскочил: «Гм, этот парень накличет на себя беду!»

— Слушай, Дечко, мы теперь по писаным законам будем действовать или по неписаным?