Антон Страшимиров - Хоро

Жена кмета задумалась. Гм, Сотир, начальник околии, вероятно, считал, что он уже подавил волю Миче... что она в его руках, ха-ха! А вот на тебе! Нет, не всякий может это понять, не всякий... Сотир запрокидывал голову Миче, будто собираясь резать, и рвал на ней одежду... В этом что-то такое, что-то такое... не каждому это доступно... Но она, Софка, понимает... Ей даже нравилось это... И, она сочувствовала косоглазому.

Но сейчас он, Сотир Иванов, стоял перед ней страшный, с выкатившимся кривым глазом.

«У-у, такой он, наверное, когда убивает тех».

Да, и таким он, наверное, был, когда схватил служанку Маргу, как миленькая все ему выложила.

«Негодница! Меня впутать в это дело — меня!»

Впутать ее, жену кмета, в убийство полицейского пристава!

Софка вздрогнула. У-у! Она начала понимать, каково это — когда хватают тебя среди ночи, бросают в грузовик и — к Марице...

«О-ох, мамочка!»

...И как мог этот косоглазый поверить прислуге, как мог! Тьфу! Мерзавец, просто мерзавец! Она, госпожа Накова, сделала ему столько добра, ради него рисковала своей репутацией, а он... он поссорил ее с полковником Гнойнишки!

«С Димо меня поссорил, с Димо... Господи!»

Ей было ясно, что между нею и полковником теперь все кончено. После случившегося она не захочет увидеть его даже в смертный час. Нет, она скорее помирится с косоглазым, чем с ним. Разумеется, с Сотиром, какой он ни есть, все же можно будет столковаться. Давеча он был в умопомрачении, просто в умопомрачении. Да! Еще бы — сбежала Миче! Ха-ха-ха! Та Миче, которую он раздевал донага и обливал шампанским! Ха-ха-ха!

Откормленное тело ее затряслось. Нако встрепенулся: еще не доставало истерики, пфе!

— Софка, постыдись! Тебе говорю, перестань! Подумай, наконец, где мы и что с нами, пфе!

Она овладела собой; она только всхлипывала, но болезненная улыбка еще передергивала ее лицо. У нее перед глазами стояла Миче — голая — и ее обливают шампанским...

Ах, чего только не вытворяли и они, Софка и полковник, в турецких домах! Часы проводили там, когда Нако ездил на выборы...

«...А-а! И вот что теперь он сделал с нами! Гос-поди-и-и!»

Нако, строгий, стоял у изголовья жены. Наконец опустился на стул. Может, еще каким-нибудь словом нужно было остановить истерику Софки? Но он не нашел этого слова. Его взгляд остановился на кончике ботинок, и он не мог отвести глаз. Тц-тц, так вот чего дождался он от Димо, от полковника Гнойнишки!..

«А Софка заболеет, непременно заболеет!»

Кмет с сочувствием посмотрел на жену. Жалко ее стало — он ведь любил жену. Ну конечно, и других женщин пропускать не стоит, но своя — другое дело; в конце концов она же своя...

— Не плачь, Софка, говорю тебе. Что же тут плакать! Все это безобразия, и больше ничего. Они — это они-то! — вздумали арестовать нас! Они! Пфе! Я-то здесь что-нибудь да значу? Завтра же телеграфирую куда следует!

Софка повернулась лицом к стене. Плача, она начала понимать, что поглупела. Вообразить, что Димо ее покинул? Димчо, ее Димчо?

«О, боже!»

Их связь началась так необыкновенно, это просто судьба. Да. Нако выбрали депутатом, и он загордился: не захотел взять жену в Софию! Ах, так? Хорошо. Софка перестала есть. Посмотрим!

И Нако уступил, ничего другого ему не оставалось, ха-ха!

По приезде же в Софию первым, кого Софка встретила на лестнице гостиницы, был он! Маленький, аккуратненький, а сочный, как шашлычок, как только что снятый с вертела шашлычок!

Софка повернулась на спину. И теперь Димо откажется от нее? Никогда!

«Холостяком он и умрет, холостяком!»

Вспыльчив Димо и крут при исполнении служебных обязанностей. Только и всего. Настроил его давеча косоглазый дьявол, и он п-ф-ф! — как спичка, ха-ха-ха!

А потом еще и то... Легко ли: перебили столько людей... И как они выпутаются, одному богу известно...

Мда... А вообще-то — Димо отойдет... Сам прибежит к ней, просить будет... Отстранит Нако и придет... Одно дело жена, другое — любовница... Ведь Димчо ради нее отказался даже от Софии! «Плевать мне на Софию! — сказал. — Я хочу Софку — ха-ха!»

А во время войны — ха-ха! Сколько обвинений накопилось против него, все за подарки, которые он посылал ей с поля боя, — ковры, зеркала, картины...

«Нет, он мой! И я для него — все, я, я!»

Нако забеспокоился: треск пулемета все приближался.

«Это, верно, крестьяне идут!»

И он потер руки, хотя радоваться было нечему: если придут крестьяне — будет все кончено.

«Конец тогда и нам, и нашим партиям!»