Герман Гессе - Росхальде

Картина продвинулась далеко и была близка к завершению. Окончательную доводку прекрасного образа ребенка Верагут решил отложить напоследок; он собирался сделать это завтра или послезавтра.

Было уже за полдень, когда художник почувствовал голод и взглянул на часы. Он быстро умылся, переоделся и пошел в господский дом, где жена в одиночестве ждала его за столом.

– А где же дети? – удивленно спросил он.

– Поехали на прогулку. Разве Альберт не заходил к тебе?

Только теперь он вспомнил о приходе Альберта. В рассеянии и легком замешательстве он принялся за еду. Госпожа Адель наблюдала, как он небрежно и устало режет ножом мясо. Собственно, она уже не ждала мужа к столу и при виде его переутомленного лица почувствовала что-то вроде жалости. Она молча накладывала ему в тарелку еду, подливала вина в стакан, и он, отвечая любезностью на любезность, решил сказать ей что-нибудь приятное.

– Альберт намерен стать музыкантом? – спросил он. – Мне кажется, он очень талантлив.

– Да, он одарен. Но я не знаю, есть ли у него задатки художника. Да он и не стремится к этому. До сих пор он не чувствовал особого влечения ни к одной профессии, его идеал – что-то вроде джентльмена, который одновременно занимается спортом и учится, вращается в обществе и отдает дань искусству. Жить этим он навряд ли сможет, со временем я ему это объясню. Но пока он прилежен и хорошо себя ведет, я не хочу понапрасну его беспокоить. Получив аттестат зрелости, он намерен сперва пройти военную службу. А там видно будет.

Художник молчал. Он очистил банан и с наслаждением вдохнул мучнистый аромат спелого, питательного плода.

– Если ты не против, я бы и кофе здесь выпил – сказал он под конец.

Его слегка усталый голос звучал мягко и дружелюбно казалось, художнику приятно было отдохнуть здесь и немного расслабиться.

– Я сейчас велю подать. Ты много работал?

Эти слова вырвались у нее почти непроизвольно Она нечего не хотела этим сказать; ей просто захотелось раз уж выпала такая редкая добрая минута, оказать ему немного внимания, что далось нелегко, ибо она отвыкла от этого.

– Да, я несколько часов писал, – сухо ответил муж. Ее вопрос был ему неприятен. У них не было принято говорить о его работе, многие из его новых картин она вообще не видела.

Она почувствовала, что светлое мгновение ускользает, но не сделана ничего, чтобы удержать его. А он уже было потянулся к портсигару и собрался попросить у нее разрешения закурить, но снова опустил руку и потерял всякий интерес к сигарете.

Однако он неторопливо выпил свой кофе, еще раз спросил о Пьере, вежливо поблагодарил и остался в комнате еще на несколько минут, разглядывая небольшую картину, которую он подарил жене несколько лет назад.

– Она хорошо сохранилась, – сказал он, обращаясь скорее к самому себе, – и все еще выглядит недурно. Вот только желтые цветы здесь ни к чему, они забирают слишком много света.

Госпожа Верагут промолчала; именно эти необыкновенно тонко и воздушно выписанные цветы нравились ей на картине больше всего.

Он повернулся к ней и едва заметно улыбнулся.

– До свидания! И не слишком скучай до возвращения мальчиков.

Он вышел и спустился по лестнице. Внизу навстречу ему бросилась и запрыгала вокруг собака. Он взял ее передние лапы в свою левую руку, правой приласкал ее и заглянул в преданные глаза. Потом крикнул в кухонное окно, чтобы ему принесли кусочек сахара, дал его собаке, бросил взгляд на залитый солнцем газон и медленно побрел к мастерской. Погода была отменная, воздух великолепен, но ему было некогда, его ждала работа.

Залитая спокойным мягким светом, в высокой мастерской стояла его картина. На зеленой траве среди редких луговых цветов сидели три фигуры: поникший, погруженный в безысходные думы мужчина, застывшая в безропотном ожидании и скорбном разочаровании женщина, весело и беззаботно играющий среди цветов ребенок, а над всеми ними яркий, льющийся волнами свет, который торжествующе заполнял пространство и с одинаковой беззаботной проникновенностью вспыхивал и в чашечке каждого цветка, и в белокурых волосах мальчика, и в маленьком золотом украшении на шее удрученной горем женщины.

Художник работал до самого вечера. Затем он тяжело опустился в кресло и некоторое время сидел, сложив руки на коленях и отупев от усталости. Совершенно опустошенный и выжатый, с ввалившимися щеками и слегка воспаленными веками, он выглядел старым и почти лишенным жизненных сил, как крестьянин или дровосек после тяжелейшей физической работы.