Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 30. Парижские могикане. Часть. 1,2

Серьезные занятия боксом (в том числе французским, где допускаются удары ногой) у преподавателя, который тогда еще был неизвестным, но позднее приобрел шумную славу, вселяли в Жана Робера надежду на успех; к тому же он был наделен недюжинной силой, позволявшей ему рассчитывать на победу, если бы противником его оказался не Жан Бык.

Как мы уже сказали, молодой человек решил пытаться уладить дело миром, но делать это до тех пор, пока его нельзя будет заподозрить в трусости.

И он заговорил первым, потому что остальные молчали: слова будто замерли у них на устах после враждебного выпада четверых друзей Жана Быка.

— Вот что, — начал он, — прежде чем затевать драку, давайте объяснимся... Чего желают эти господа?

— Вы нарочно нас называете «этими господами»? — возмутился мусорщик. — Мы не господа, слышите?

— Вы совершенно правы, — воскликнул Петрус. — Вы не господа, вы негодяи!

— Он обозвал нас негодяями! — взвыл кошкодер.

— Ну, мы вам сейчас покажем негодяев! — выкрикнул каменщик.

— Дайте-ка мне пройти! — рявкнул угольщик.

— Замолчите все и стойте спокойно: это касается только меня.

— Почему?

— Во-первых, потому что впятером против троих не дерутся, когда и один справится... Фрикасе! Багор! На место!

Двое друзей Жана Быка повиновались и с ворчанием направились к своим стульям.

— Хорошо! — сказал Жан Бык. — А теперь, голубчики, пропоем ту же песню еще раз с первого куплета. Не угодно ли закрыть окно?

— Нет, — в один голос отвечали молодые люди, услышав, каким вызывающим тоном были произнесены эти вежливые слова.

— Так вы хотите, чтоб я вас изничтожил?! — вскричал Жан Бык и простер руки над головой, насколько позволял низкий потолок.

— Попробуйте, — холодно проговорил Жан Робер, шагнув навстречу плотнику.

Петрус одним прыжком очутился перед самым носом у силача, словно собирался заслонить от него Робера.

— Проследите с Людовиком, чтобы остальные не мешали, — приказал Жан Робер, отстраняя Петруса тыльной стороной руки. — Этого я беру на себя.

И он ткнул пальцем плотнику в грудь.

— Это вы обо мне, если не ошибаюсь, сударь мой? — хохотнул великан.

— О тебе, о тебе.

— Чему обязан честью быть вами избранным?

— Я бы мог тебе ответить, что ты ведешь себя слишком вызывающе и потому заслуживаешь сурового наказания; однако причина не в том.

— В чем же?

— Мы с тобой тезки: тебя зовут Жан Бык, меня — Жан Робер.

— Меня-то зовут Жан Бык, это верно, — отозвался плотник, — а вот ты не Жан Робер, это ты врешь, ты Жан Дер. Молодой человек в черном не дал ему договорить: один из его сложенных на груди кулаков, словно подброшенный стальной пружиной, ударил великана в висок.

Жан Бык, тот самый, кто, не дрогнув, принял на руки сброшенную с третьего этажа женщину, вдруг отступил на несколько шагов и опрокинулся навзничь на стол, у которого подломились под его тяжестью две ножки.

Нечто похожее происходило в эту минуту с другими сражавшимися. Петрус был мастер драться на палках, а также знал толк во французском боксе; за неимением палки он сделал каменщику подсечку, и тот покатился к Жану Быку, а тем временем Людовик, как хороший анатом, нанес угольщику в область печени, между седьмым ребром и шейкой бедренной кости, такой удар, что его противник побледнел, и это стало заметно даже сквозь слой угольной пыли, покрывавшей его лицо.

Жан Бык и каменщик снова встали.

Туссен, еще державшийся на ногах, опустился, ловя ртом воздух и схватившись руками за бок, на табурет, стоявший у стены.

Но, как отлично понимает читатель, это была только первая атака, нечто вроде перестрелки перед боем; молодые люди это понимали и потому приготовились к новому нападению.

Изумление зрителей — Багра и Фрикасе — было столь же велико, сколь и удивление действующих лиц этой сцены.

Видя, что двое их товарищей, Жан Бык и Кирпич, упали навзничь, а Туссен-Лувертюр сидит с глупейшим видом, Багор и папаша Фрикасе встали, забыв о приказании Жана Быка, один — с багром, другой — с бутылкой в руке, чтобы тоже получить от праздника причитающееся.

Каменщик упал скорее от неожиданности и потому поднялся, испытывая смущение, а не боль.

А вот плотнику почудилось, будто в голову ему угодил конец балки, пущенной из катапульты.

Боль в голове сейчас же отдалась по всему телу; некоторое время он ничего не видел и не слышал, кровавая пелена застилала ему глаза, в ушах гудело.

Впрочем, кровавая пелена объяснялась просто: удар Жана Робера пришелся плотнику в висок, а потом кулак скользнул по лбу; перстень с печаткой, который юноша носил на указательном пальце, прочертил над бровью кровавый след.