Александр Дюма: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

— Да.

— Сегодня вечером?

— Если возможно.

— Но хорошенько мне его опишите, чтобы я не ошибся.

— Без сомнения, я это сделаю. Впрочем, теперь, когда вы рассуждаете здраво, когда вы принадлежите мне, когда я вас купил, когда я вам заплатил…

— Минуточку; деньги пока еще не в моем кармане.

— Опять какие-то затруднения?

— Нет, исключения, exceptis excipiendis [3] За исключением того, что следует исключить (лат.). , как мы говорили в либурнском коллеже.

— Посмотрим твои исключения.

— Прежде всего: это не король и не господин кардинал.

— Ни тот ни другой.

— Не друг господина кардинала?

— Нет, скорее, наоборот, враг.

— А как он относится к королю?

— Безразлично; но, должен сказать, он весьма приятен королеве.

— Это не кардинал де Берюль?

— Нет, я же говорил, что ему двадцать три года.

— Понимаю: один из возлюбленных ее величества?

— Может быть. Список твоих исключений исчерпан?

— По правде говоря, да. Бедная королева! — произнес Латиль, протягивая руку к золоту и собираясь переложить его со стола в карман, — ей не везет; только что у нее убили герцога Бекингема.

— А теперь, — прервал горбатый дворянин (он, по-видимому, решил положить конец колебаниям Латиля: если тот отступится, то пусть лучше это произойдет здесь, в гостинице, а не на месте схватки), — а теперь у нее убьют графа де Море.

Латиль подпрыгнул на стуле.

— Как?! Графа де Море?

— Графа де Море, — повторил незнакомец, — кажется, вы не называли его среди ваших исключений?

— Антуана де Бурбона? — продолжал Латиль, уперев кулаки в стол.

— Да, Антуана де Бурбона.

— Сына нашего доброго короля Генриха?

— Бастарда, хотите вы сказать.

— Бастарды и есть истинные сыновья королей, принимая во внимание, что короли создают их не по обязанности, а по любви. Возьмите ваше золото, сударь, я никогда не подниму руку на члена королевского дома.

— Сын Жаклины де Бёй не принадлежит к королевскому дому.

— Он принадлежит к нему как сын Генриха Четвертого.

И тут Латиль встал, скрестил руки и, устремив грозный взгляд на незнакомца, спросил:

— А знаете ли вы, сударь, что я видел, как убили его отца?

— Вы?

— Я был на подножке кареты как паж господина герцога д’Эпернона. Убийце пришлось отстранить меня рукой, чтобы дотянуться до короля. Если бы не я, преступник, может быть, сумел бы спастись. Но когда он рванулся бежать, я вцепился в его камзол… и смотрите, смотрите… (Латиль показал иссеченные шрамами руки.) Это следы от ударов ножа, которыми он пытался заставить меня выпустить добычу. Кровь великого короля смешалась с моей, сударь; и именно ко мне вы приходите с предложением пролить кровь его сына! Я не Жак Клеман и не Равальяк, слышите? А вы, вы — негодяй; забирайте ваше золото и скорее убирайтесь, пока я не пригвоздил вас к стене как ядовитую гадину!

— Замолчи, сбир, — сказал незнакомец, отступая на шаг, — иначе я велю проткнуть тебе язык и зашить губы.

— Я не сбир, а вот ты убийца; и поскольку я не служу в полиции и не обязан тебя выслушивать, то, чтобы ты не отправился со своим гнусным предложением к кому-нибудь другому, кто может его принять, я сейчас уничтожу разом и твои махинации, и твою мерзкую скрюченную особу, а из твоего дрянного скелета, который ни на что другое не годится, сделаю пугало для воробьев. Защищайся, негодяй!

Произнеся последние слова — в них звучали и угроза и предостережение, — Латиль выхватил свою длинную рапиру из ножен и нанес своему собеседнику сильный удар — он должен был свидетельствовать о непреклонном желании не проливать крови.

Но тот, кого этот удар должен был пронзить насквозь и действительно пригвоздить к стене как какое-нибудь жесткокрылое насекомое, не получил его: с ловкостью и проворством, неожиданными для человека с подобным увечьем, он отскочил назад, обнажил шпагу и стал перед Латилем в позицию ангард, после чего начал наносить такие точные удары и делать столь стремительные выпады, что бретёр должен был призвать на помощь все свое искусство, осторожность и хладнокровие. Потом, словно в восторге от того, что вдруг — причем в такой момент, когда этого меньше всего можно было ожидать, — встретил умение, способное поспорить с его собственным, он решил продлить борьбу просто из интереса и ограничивался тем, что парировал удары с такой же точностью, с какой делал бы это в фехтовальной академии, ожидая, пока усталость или ошибка соперника Позволят ему, Латилю, прибегнуть к ударам в духе Жарнака, какие он так хорошо знал и при случае мог удачно использовать.