Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

Чтобы обольстить меня, Наоми украдкой душила рот, но в то время я, разумеется, не знал об этом секрете и думал, что такая чародейка, как она, возможно, всем отличается от обыкновенных женщин и что ее рот от природы наделен соблазнительным ароматом.

Все перепуталось в моей голове, я все больше становился игрушкой в ее руках. Теперь я уже не смел сказать ей, что хочу обладать ею только как законной моей женой и не допущу, чтобы она снова играла мной. Откровенно говоря, я должен был с самого начала понять, что дело кончится этим. Если б я действительно боялся ее чар, не нужно было снова встречаться с ней, а все эти мои рассуждения насчет того, что надо выведать ее истинные намерения или выждать для этого подходящий момент, были всего лишь самообманом. Уверяя себя, будто я боюсь ее чар, я — если говорить начистоту — страстно ждал, когда же она начнет по-настоящему искушать меня. Однако время идет, а она все продолжает эту дурацкую игру в «дружбу» и вовсе не пытается меня обольщать. Хотя она отрицает это, но, судя по всему, хочет раздразнить меня как можно сильнее и потом, увидев, что наступила пора, сбросить маску «дружбы» и протянуть мне руку. Скоро, скоро она непременно протянет руку… Такая женщина, как она, обязательно это сделает. Она заставляет меня действовать согласно своему плану. Хорошо, я буду делать все, что она захочет, и, может быть, в конце концов, заслужу желанную награду…

Так, изо дня в день, тешился я надеждой. Но мои мечты никак не сбывались. Я надеялся, что, может быть, не сегодня завтра Наоми скинет маску, протянет руку, но в самую последнюю минуту она ловко от меня ускользала.

Теперь я дошел уже до крайней степени раздражения.

«Ты видишь, я больше не в силах ждать. Если ты задумала обольстить меня, так сделай же это поскорее…» — готов был сказать я, нарочно показывая ей свою уязвимость, свою душевную слабость и, в конце концов, сам всячески ее провоцируя. Но она не поддавалась.

— Что это значит, Дзёдзи-сан? Этак вы нарушаете нашу договоренность! — выговаривала она мне, словно непослушному ребенку.

— К черту эту договоренность… Я уже…

— Нельзя, нельзя!.. Мы друзья!

— Послушай, Наоми! Не говори так… Прошу тебя…

— Перестаньте надоедать! Говорю вам — нельзя! Давайте лучше вместо этого я вас поцелую! — И она обдавала меня своим дыханием. — Этого вам должно быть вполне достаточно. Хорошо? Такой поцелуй тоже, может быть, больше, чем просто «дружеский»… Но ради вас я делаю исключение!..

Однако эта «исключительная» ласка не только не успокаивала, но еще сильнее волновала меня.

«Проклятие! Сегодня я опять ничего не добился!..» — становился я нетерпеливее с каждым днем. Когда она, как ветер, вылетала из комнаты, я долго не мог приняться за работу, злился на себя, метался из угла в угол, как хищный зверь в клетке, швырял и бил все, что попадалось под руку.

Я буквально сходил с ума, меня мучили припадки своеобразной мужской истерики, и так как Наоми являлась каждый день, то припадки случались тоже регулярно. К тому же то была не обычная истерия: после припадка не наступало никакого облегчения. Напротив, когда я, наконец, успокаивался, мне еще яснее, еще настойчивее вспоминалась то ее нога, мелькнувшая из-под подола кимоно, когда она переодевалась, то ее губы, когда, подойдя ко мне совсем близко, она дышала мне в лицо. Я представлял себе все это даже яснее, чем когда она и впрямь находилась передо мной, эти очертания губ и линии ног постепенно разжигали мою фантазию, и перед моим мысленным взором удивительным образом, постепенно, как при появлении фотографической пленки, возникали даже те участки ее тела, которых я вовсе не видел.

В глубине моей души возникал образ, похожий на мраморную статую Венеры. Мое сознание как бы превратилось в подмостки, где на фоне бархатных драпировок играла одна-единственная актриса — Наоми. Свет, лившийся на сцену со всех сторон, ярко освещал ее белое тело. Чем пристальнее я всматривался, тем ярче становился свет, освещавший ее фигуру, иногда лучи приближались ко мне так близко, что почти обжигали. Каждая частица ее тела постепенно увеличивалась, виднелась все отчетливее и рельефней, как на крупном плане в кино. Этот призрак до такой степени рождал ощущение реальности, что его трудно было отличить от действительности, и если не считать того, что я не мог коснуться его, казался более живым, чем настоящая Наоми. У меня начинала кружиться голова, вся кровь приливала к вискам, пульс бешено стучал, и снова начинался истерический припадок. Я швырял стулья, срывал занавески, разбивал вазы.