Хуан Рульфо - Равнина в огне

Они сидели в ряд в своих замызганных, пропыленных платьях, десять старух в черном. Дочери Понсиано, Эмилиано, Крессенсиано, кабатчика Торибио и цирюльника Анастасио.

У, старые образины! Хоть бы одна помоложе! Всем под пятьдесят! Высохшие, сморщенные, пожухлый букет третьеголетошних роз. Выбрать не из чего.

— Так что же вам нужно?

— К тебе пришли.

— Ко мне? Спасибо, что вспомнили. Я, как видите, жив-здоров. Напрасно вы обо мне беспокоились.

— Далеконько ты забрался. Надо же, место какое глухое выискал. И ни адреса никому не оставил, ни весточки о себе не подаешь. И где только мы про тебя не расспрашивали — еле-еле на след напали.

— Почему на след? Я ни от кого не прячусь. Нравится мне тут: ни шума, ни толкотни, — вот и живу. А все-таки за каким же делом вы ко мне пожаловали?

— Да видишь ли… Нет, нет, ты не беспокойся, мы не голодные, перед дорогой подкрепились у Торкаситы. Нас там хорошо накормили. Давай-ка лучше рассудим с тобой наше дело. Сядь напротив нас, чтобы нам всем тебя видеть, и выслушай, что мы тебе скажем.

Я стоял, как на горячих угольях. Мне позарез надо было на задний двор. Несушки там раскудахтались. Если сейчас яйца не собрать, их кролики слопают.

— Мне за яйцами сбегать надо, — не выдержал я.

— Не стоит, мы сегодня плотно поели. Ты об нас не беспокойся.

— У меня там пара кроликов незапертых, не доглядишь — все яйца съедят. Я мигом.

Они остались сидеть, а я кинулся на задний двор. Я не собирался возвращаться. Сейчас рвану за ворота — и айда. Там сразу лес вверх по горе. Нате-ка, старые хрычовки, выкусите!

Мимолетом я глянул в угол двора, на кучу камней, и вдруг увидел, что она здорово похожа на могильный холмик. Я бросился расшвыривать камни в разные стороны. Они ударялись о плиты двора, выбивая снопы искр. Это были речные, обкатанные водой кругляши, и раскидывать их было легко. Проклятые старухи, Иудино отродье! Задали мне работенку. И какого дьявола их сюда принесло!

Я оставил камни и вернулся к своим гостьям. Положил перед ними свежие куриные яйца.

— Ты что, убил кроликов? Мы видели, ты швырял в них камнями. А яйца мы спрячем, потом съедим. Зря ты из-за нас хлопочешь.

— Мой вам совет, вы их пока что положите, пусть так полежат, а то как бы у вас там за пазухой цыплята из них не вывелись.

— Ну и охальник же ты, Лукас Лукатеро. Все бы тебе над добрыми людьми насмешки строить. Да в нас уже и жара того нет, чтоб цыплята могли вывестись.

— Есть ли в вас самих жар или нету, этого я не знаю. А вот наружного жара сегодня вполне хватит кровь разогреть.

Я думал только об одном, как бы их поскорей спровадить. Выставить к чертовой матери, чтобы навсегда отбить охоту соваться ко мне на ранчо. Но как, как это сделать? Мне ничего не приходило в голову.

Я знал, они разыскивают меня с самого января, чуть ли не с того дня, как пропал Анаклето Моронес. Хорошо еще, нашлась милосердная душа, шепнула, что старухи из конгрегации в Амуле меня ищут. Да и кому, кроме них, было дело до Анаклето Моронеса? И вот нате, пожалуйста, добрались-таки до меня.

Оставался один выход: сидеть и заговаривать им зубы, морочить голову. Начнет темнеть — сами уберутся. Провести ночь у меня в доме они не рискнут.

Речь насчет ночлега уже заходила. Дочка Понсиано вдруг сказала, что им надо вернуться в Амулу засветло, и они хотят скорее решить со мной то дело, ради которого пришли. Но я заявил, что спешить некуда: дом у меня просторный, хватит места на всех, а что кроватей маловато, так на то циновки есть.

Они начали наперебой отказываться: нет, нет, ни за что! Не могут они остаться ночевать со мной под одной крышей. Что про них люди подумают, когда узнают! Нет, и не проси. И я плел всякий вздор, лишь бы задурить им голову, чтобы они забыли, зачем пришли. Я хотел протянуть время до вечера, а там они и сами рады будут унести ноги подобру-поздорову.

— А что сказал тебе муж, — повернулся я к одной из них, — когда узнал, что ты собралась сюда?

— Я безмужняя, Лукас. Я же была твоей невестой, забыл? Все ждала тебя, ждала, так вот и прождалась. Потом люди говорят: женился, мол, ты. А на меня уж никто и смотреть не хочет: состарилась.

— Зря ты меня винишь. Зря. До того с делами закрутился, про самого себя вспомнить некогда. Но это еще поправить можно.

— Поправить? Ты ведь женат, Лукас? И не на какой-нибудь там, а на дочке самого Блаженного. Лучше уж ты меня не тревожь. Я про тебя даже забывать стала.

— А я нет, я тебя не забыл. Как, говоришь, звали-то тебя?