В нашем доме все было основательно и неизменно, и мы не замечали, как проходит время. Однажды Крикор пришел домой, в столовую, с небольшим черным ранцем. Положил его на стол, и мы все собрались вокруг посмотреть, что он принес. Мы никогда не знали, чего ожидать от Крикора, и всегда были начеку. Сам Крикор был взволнован и тих. Он вставил в замочек ранца ключ, повернул, и ранец открылся. Внутри мы увидели корнет.
– Что это, Крикор? – спросила мама по-армянски.
И Крикор ответил по-армянски же, что эта штуковина называется «корнет» – рожок.
Сколько себя помню, где б мы ни жили, у нас всегда было пианино. Бывало, никто к нему не подходил месяцами, а потом вдруг мы все принимались играть. Моя сестра Люси брала уроки игры на фортепиано и умела играть по нотам. Она исполняла серьезную музыку – Шопена, Листа, Моцарта. Наоми играла, подбирая на слух народные песни, которые, по-моему, не существовали в нотной записи: «Пусть не гаснет домашний очаг», «Я люблю тебя, Калифорния», «Долгий-долгий путь», «Улыбка», «Дарданелла», «Ах, какая была подружка Мэри» и тому подобное. Я не умел играть ни по нотам, ни на слух, зато умудрился сочинить несколько мелодий, от которых никак не мог отделаться и, кажется, все время к ним невольно возвращался. В отчаянии я колотил по клавишам, используя различные вариации темпа и громкости, какие только могли взбрести в голову, а сестры всегда отгоняли меня от инструмента. Они утверждали, что я играю, как полоумный. Я не знал, зачем мне нужно было пытаться играть на пианино, но чувствовал, что должен продолжать.
Так мы и жили, и мне казалось, что-то должно произойти. Я верил в это неистово, и каждый раз, когда я понимал, что все осталось, как было, и мы повторяем все снова и снова, я терял голову, не зная, куда деваться. А потом мы опять начинали смеяться.
Теперь же у нас в доме появился новый музыкальный инструмент. Корнет Крикора оказался штуковиной неказистой, но заковыристой, он был скорее из области водопровода и сантехники, чем музыки. Крикор принес домой пюпитр и самоучитель игры на корнете.
– К Рождеству, – сказал он, – я буду играть «Баркаролу».
Он дул в рожок так, что у него распухли и потрескались губы. Каким-то образом он выучился довольно посредственно играть «Америку» и еще хуже «Мой старый дом в Кентукки» и всегда требовал, чтобы я вставал, когда он исполняет «Америку».
Он упражнялся долго, и мы стали воспринимать звуки рожка, как нечто постоянно присутствующее в нашем доме, подобно коту и сверчкам, но «Баркаролу» играть он так и не научился. Крикору с ней не везло, его пыл постепенно охладился, и его стали одолевать сомнения. Обычно он начинал терзать мелодию, делая героические попытки играть строго по нотам, но потом вдруг отвлекался и принимался выдувать всякие разные звуки, и мы знали, что его слышно даже у пивоварни на юге и в парке при здании суда на севере; так нам рассказывали. Вскоре Крикор окончательно изнемогал, не в силах больше дудеть, и сидел глубоко удрученный. Он говорил:
– Не понимаю, в чем дело. Я играю по нотам и упражняюсь регулярно. – Он с горечью смотрел на рожок и вопрошал: – Может, все из-за того, что рожок слишком старый, или потому, что у меня нет таланта для игры на корнете?
Я не знал, что ответить, но понимал, что он испытывает, потому что чувствовал то же самое. Мы хотели бы совершить поступок, безупречный, совершенный, красивый, но не знали, какой именно.
Всей округе было известно, что у Крикора есть корнет, и когда он проходил мимо, люди на улице перешептывались:
– Вот он идет. Тот мальчик, что устраивает этот тарарам. У него есть корнет, и он пытается научиться на нем играть. Мы-то думали, это бездомные кошки, но они днем не орут.
Каждое лето возвращался трактор и заполнял воздух гнетущей тупой долбежкой, от которой с дерева опадали орехи, и мы собирали их в коробки. Перемены происходили незаметно, но каждую весну Наоми ставила в черную вазу ветки расцветшего персика.
Однажды Крикор сказал:
– Я решил покончить с корнетом. Я не могу на нем играть.
Он говорил мужественно, взвешивая каждое слово, хотя, мне показалось, несколько нарочито. Недели не прошло, как он прикатил домой на велосипеде, сидя под рамой, потому что ноги у него еще не доставали до педалей. Для своих двенадцати лет он был очень невелик ростом. Когда мама увидела, как он едет по улице, согнувшись в три погибели под перекладиной, она сбежала с крыльца на тротуар.
– Что это ты приволок? – спросила она. – Вылезай из этого драндулета. Ты что, искалечиться хочешь на всю жизнь?
Читать дальше