Петр Боборыкин - Однокурсники

— Щелоков? — вопросительно вскричал Заплатин и взял того и за другую руку.

Он был на целую голову выше его.

— А ваше степенство давно ли на Москву прибежали?

Ась? Много довольны вас видеть.

— И я так же. Все сбирался тебя проведать. Да не удосужился… забежать в адресный стол.

— Зачем? В городе тебе всякий бы сказал.

— Ты все там же?

— До третьего часа… бессменно в Юшковом.

— Чаю хочешь выпить… коли найдем место?

— Согласен.

Место им удалось захватить; они примостились к столику и спросили два стакана чаю.

— Значит, с водворением можно поздравить вашу милость?

Щелоков остался все с тем же умышленным говором московских рядов. Он привык к этому виду дурачества и с товарищами. С Заплатиным он был однокурсник, на том же факультете. Но в конце второго курса Щелоков — сын довольно богатого оптового торговца ситцем -

"убоялси бездны", — как он говорил, а больше потому вышел из студентов, что отец его стал хронически хворать и надо было кому-нибудь вести дело.

Аудитории оставлял он без особого сожаления.

— Можно и дома книжки читать, — говорил он тогда, — а государственных привилегий нам не надо.

Так и остался "потомственным почетным гражданином" и по первой гильдии купеческим сыном".

Заплатин мог говорить только о пьесе.

— Как ты скажешь об этой пьесе, Авив?

Щелокова звали старообрядческим именем Авив.

— А! Не забыл! — усмехнулся он, отхлебывая из стакана. — Что скажу? Кисленьким отдает!..

— Кисленьким?

Заплатин тихо рассмеялся…

— Печенки больные… И вообще клиникой отшибает.

— Пожалуй!

"Столовер" — так звали Щелокова однокурсники — хватил, быть может, сильненько, но суть оценки была почти такая же, как и у него самого.

— Право, сударик мой, — продолжал Щелоков, тряхнув — совсем по-купечески — своими кудельными волосами, — господа сочинители все в своем нутре ковыряют. Хоть бы вот этот беллетрист, что в пьесе. Так от него и разит литературничаньем. И так, и этак себя потрошит, а внутри пакостная нотка вздрагивает: хвалить- то меня хвалят, но… — он выговорил это интонацией актера, игравшего роль беллетриста, — я не Тургенев, но и не

Толстой! А мне-то, Авиву Щелокову, какое до этого дело? Так точно и прочие другие персоны этого действа…

— На которое тебе, как человеку древнего благочестия, и ходить-то зазорно?

— Мне ничто не зазорно, милый. Но дай досказать…

Взять хоть бы этого декадента или девицу… Могу ли я сокрушаться о них, жалеть их?

— В одно слово! — вырвалось у Заплатина.

— А тем паче увлекаться. Что они представляют собою? Личную блажь. И я должен уходить в нее душой, когда вокруг, в российском якобы культурном обществе, первейшие потребности этой самой души попираются?!

"Вон оно что! Авив поумнел! — подумал Заплатин. Даром что в оптовом складе ситцем торгует!"

Щелоков был «столовер» убежденный. По родителям он принадлежал к «федосеевцам», и отец звал его мать до самой смерти «посестрием», не «приемля» брака как таинства.

Но он уже гимназистом стал сам себе "сочинять веру", а студентом — когда Заплатин сошелся с ним — любил говорить на тему "свободы совести". На бесцеремонные вопросы товарищей, какой он веры, он отвечал или: "я хлыст", или: "я перекувылданец" и тому, кто расхохочется, совсем серьезно объяснял, что такое «согласие» водилось еще не так давно в Заволжье, повыше Нижнего, а может — и теперь водится.

— Еще бы! — согласился Заплатин. — Да и мало того…

Он хотел развить свою идею; но раздался звонок.

— Ах, досада какая!.. Надо идти.

— А опоздать нешто нельзя? Для меня и теперь ясно, что никакого разрешения стоящего… и быть не может.

— Однако… скажи-ка, — спросил Заплатин, вставая, — чем кончит декадент? Отгадай, если ты не читал пьесы или отчета.

— Чем? Да как-нибудь нелепо… покончит с собой? Ась? Я плакать не стану.

— Отгадал!

Они расплатились и пошли в залу. Щелоков сидел в креслах.

Но он попридержал приятеля на площадке.

— Не хочешь ли после театра в заведение, закусить… малую толику?

От таких «угощений» Заплатин сторонился всегда, особенно от богатых купчиков. Но Щелоков — хороший парень и шампанским «пугать» не будет.

— В "Альпийскую Розу"… пожалуй. Там цены демократические.

— Ну, что еще за глупости!

— Нет, Авив, каждый за себя.

— Ну, ладно. Так в сенях рандеву… А то как же так: столько времени не видались?!

Щелоков сильно потряс его руку и пошел в кресла.

Так и остался Заплатин с желанием развить свою идею. Он разовьет ее в "Альпийской Розе". Да и сам Авив всегда его интересовал.