Петр Боборыкин - Василий Теркин

Теркин слушал с интересом и то и дело взглядывал на Серафиму. Она говорила с веселым выражением в глазах, и ее алый рот складывался в смешливую мину. стр.185

— Что же это значит — сухарники?.. Я в толк не возьму…

— Погоди, Вася! Я тебе объясню… только все это со стороны — просто потеха!..

— Почему же потеха? — строже спросил он. — Каждый по- своему верит. Лучше это, чем никакого закону не знать и никакого предела для того зверя, который в нас сидит.

— Милый! Да ты послушай и говори потом… Разве это не жалко: мать — умная женщина, всегда была с царем в голове — и вдруг в такое изуверство удариться!

И, не давая ему возразить, она опять с насмешливой миной заговорила быстро:

— Сухарники они вот почему. От какого-то старца — там где-то на Иргизе или где в другом месте, уж не знаю, — их начетчик получил мешочек с сухарями. Ими он причащал. Попов, мол, беглых не наберешься, и поверье, мол, такое — и сие во спасение…

— Что ж эти сухари-то обозначают?

— Запасные, видишь, дары… Как это называется -

— А-а! И потом что?

— Вася! Ты точно сказку слушаешь… Ха-ха!

— Вовсе нет, Сима… Это очень занятно. Я всегда про раскол люблю узнавать.

— Охота!.. Так вот, видишь, старец-то, как помирать стал, и оставил мешочек начетчику, разумеется, мужику… фамилию я забыла… И начал этот мешок с сухариками переходить из рук в руки, от одного начетчика к другому, по завещанию. Разумеется, прежние- то кусочки, от агнца-то, давно перевелись, а только крошки запекали в просвиры и резали потом на новые кусочки и сушили.

— Вот оно что!

— И кому удавалось захватить этот самый мешочек, тот делался столбом благочестия и выше всякого наставника… Вот теперь там, у нас, мешочек хранится у одной старой хрычовки…

— Серафима! Почему же хрычовки?

— Да потому, что я ее знаю. Еще девочкой ее видала… Старушенция-то в девах пребывает… Зовут ее Глафира Власьевна. Простая мещанка; торговлишка была плохенькая, а теперь разжилась. И как бы ты думал… Все их согласие перед ней как перед идолом преклоняется… В молельне земные поклоны ей… стр.186

— И мать твоя также?

— И она!.. Ну как же не жалко и не обидно за нее?.. Я было пробовала стыдить ее, так она, кажется, в первый раз в жизни так рассердилась… Просто вся затряслась… А ты послушай дальше, какие штуки эта баба-яга выделывает…

Серафима встала и начала ходить по террасе, заложив руки за спину. Теркин следил за ней глазами и оставался у стола.

— Что ж делать!.. — выговорил он с жестом головы. — Как ты сказала, Сима: старые дрожди всплыли… Вероятно, и то, что она тайно считала переход в единоверие изменой и захотела загладить вину и за себя, и за мужа.

— Уж не знаю, Вася; но вот ты сейчас увидишь, до какого безобразия и шутовства это доходит… Как подойдет Великий пост и начнется говенье, у них на каждый день полагается тысячу поклонов…

— Тысячу! — вскричал Теркин.

— А ты как бы думал? И каких! Не так, как у никонианцев (она произнесла это слово, нахмурив нарочно брови), а как следует. Маменька называет: "с растяжением суставов". Понимаешь? ха-ха!..

— Понимаю. Для них это не смешно.

— Ведь она не молоденькая… Ты вот какой у меня богатырь… А положи-ка ты в день тысячу земных поклонов, перебери на лестовках-то, сколько полагается, бубенчиков…

— Каких таких?

— Зарубочек… Ты видал раскольничьи лестовки?

— Как же… У нас в Кладенце тоже ведь беспоповцы…

Чуть ли не по беглому священству.

— Кладут они поклоны… Совсем разомлеют, спину отобьют… Соберутся к исповеди… и причастия ждут… Наставник выйдет и говорит: "Глафира, мол, Власьевна которым соизволила выдать кусочки, а которым и не прогневайтесь…" И пойдут у них вопли и крики… А взбунтоваться-то не смеют против Глафиры

Власьевны. Одно средство — ублажить ее, вымолить на коленях, чрез всякие унижения пройти, только бы она смиловалась…

— Неужели и мать твоя таким же манером?

— Она у ней и днюет, и ночует. И меня хотела вести туда, да я прямо отрезала ей: "уж вы меня, маменька, от этих благоглупостей освободите". стр.187

— Неужели так и сказала: "благоглупостей"?

— Так и сказала.

— Напрасно.

— Что это, Вася! Ты сегодня точно нарочно меня дразнишь! С какой стати!.. Ты, сколько я тебя понимаю, так далек от подобного дремучего изуверства…

— Это дело ее совести.

Теркин тоже встал, отошел к перилам и сел на них.

— Да ведь досадно и больно за мать!.. Помилуй, она теперь только и спит и видит, как бы ей от Глафиры мешочек достался, когда та умирать станет. Она уж начала ей подарки делать, начетчиков и уставщиков угощает, наверно и денег дает… Я побаиваюсь, чтобы они и совсем ее не обработали… На мельнице арендатор — тоже беспоповец и в моленной у них один из заправил… Хоть ты бы когда заехал, вразумил ее!..