Петр Боборыкин - Василий Теркин

Там был ром. Вздрагивающими пальцами отвинтил он металлическую крышку, приставил к губам горлышко, одним духом выпил все и бухнулся на постель.

Сон не шел. В груди жгло. Голова отказывалась уже работать, дальше перебирать, что ему делать и как отметить двум «мерзавцам». Подать на них жалобу или просто отправить кому следует донесение.

Эта мысль всплыла было в мозгу, но он выбранил себя. Он хотел сам расправиться с ними. Вызвать обоих! Да, вызвать на поединок в первом же городе, где можно достать пистолет. А если они уклонятся — застрелить их.

"Как собак! Как собак!" — шептали его губы в темноте.

Мозг воспаленно работал помимо его приказа. Перед ним встали «рожи» его обоих оскорбителей, выглянули из сумрака и не хотели уходить; красное, белобрысое, мигающее, насмешливое лицо капитана и другое, белое, красивое, но злобное, страшное, с огоньком в выразительных глазах, полных отваги, дерзости, накопившейся мести.

Перновский вскочил, пошатнулся, не упал на постель, а двинулся к дверке, нашел ручку и поднялся наверх.

Его влекло к ним. Он должен был расказнить обоих: всего больше того, мужичьего…

Позорящее мужицкое прозвище незаконных людей загорелось на губах Перновского. И он повторял его, пока поднимался по узкой лестнице, слегка спотыкаясь.

Это прозвище разжигало его ярость, теперь сосредоточенную, почти безумную.

Носовая палуба уже спала. На кормовой сидело и ходило несколько человек. Безлунная, очень звездная ночь ласкала лица пассажиров мягким ветерком. Под шум колес не слышно было никаких разговоров.

На верху рубки у правых перил ширилась коренастая фигура капитана. стр.80

Перновский остановился в дверях рубки. Все кругом его ходило ходуном, но ярость сверлила мозг и держала на ногах. Он знал, кого ищет.

Сделал он два-три шага по кормовой палубе и столкнулся лицом к лицу с Теркиным. Эта удача поддала ему жару.

— А-а! — почти заревел он.

И прозвище, брошенное когда-то Теркину товарищем, раздалось по палубе.

Пассажиры, привлеченные неистовым звуком, увидали, как господин в белом картузе полез с кулаками на высокого пассажира в венгерской шапочке и коротком пиджаке.

Теркин не потерялся. Он схватил обе руки Перновского и отбросил его на какой-то тюк.

Капитан в одну минуту сбежал вниз и успел встать между Теркиным и поднявшимся на ноги Перновским.

— И ты, разбойник!.. Каторжный! У-у!..

С новым напором отчаянной отваги кинулся Перновский и на Кузьмичева, но тот смял его мгновенно и свистнул.

Два матроса подбежали и скрутили ему руки.

— Господа! — обратился Кузьмичев к пассажирам, и голос его возбужденно и весело полился по ночному воздуху. — Каков господин? Воля ваша, я его высажу!

— Еще бы!.. Так и надо! — раздалось из кучи, собравшейся тотчас.

Кузьмичев спросил вполголоса Теркина:

— Одобряете, Василий Иваныч?

Злобное чувство Теркина давно уже улеглось.

Он все-таки не удержался и сказал Перновскому, продолжавшему бушевать:

— Фрументий Лукич! Видно, правда была, что вы тайно запивали?

Перновский бился и выбрасывал бранные слова уже без всякой связи: язык переставал служить ему.

— Просто скрутить — пускай проспится!

— Нет-с! — крикнул начальническим звуком Кузьмичев. -

Ежели, господа, каждый пассажир будет на капитана с кулаками лезть, так ему впору самому высадиться.

Все примолкли. Каждый почуял, что он не шутит.

Теркин отошел к борту и оттуда, не принимая участия в том, чт/о происходило дальше, сел на скамью и смотрел. стр.81

Пароход проходил между крутым берегом и лесистым островом. На острове виднелся большой костер. Стояли, кажется, две избенки.

— Держите лево! — скомандовал капитан, пока матросы повели Перновского на носовую палубу.

Его чемодан и ручной багаж склали в одну кучу. Никто из пассажиров не протестовал.

"Не густо ли пустил Андрей Фомич?" — подумал было Теркин, но его наполнило весело чувство отместки.

"И какой! Полежи на острове, отрезвись на лоне природы, — думал он, гладя бороду, — а там строчи на нас после что хочешь!"

Шлюпку спустили на воду. В нее сели трое матросов и положили Перновского. Публика молча смотрела, как лодка причаливала к берегу острова.

— Однако!.. — вдруг проговорил кто-то. — За это и нахлобучка может быть!

— Я в ответе! — крикнул Кузьмичев, стоя над левым кожухом.

После отъезда Теркина Серафима отправилась к отцу.

— Починили мост? — спросила она своего кучера, когда они подъезжали к речке.