Петр Боборыкин - Василий Теркин

Над их головами зашелестели листы одинокой осины, предвещая перемену в погоде. И шелест этот сейчас же распознал Хрящев, поднял голову и оглянулся назад.

— Наш приволжский тополь!

— Это осина-то? — спросил смешливо Теркин.

— В чем же она виновата, что ее с Иудой Искариотским повенчали?. А какой трепет в ней… Музыка! стр.459

И стройность! Не все же на хозяйский аршин мерить.

Эти слова могли показаться обидными Теркину. Хрящев даже покраснел и взглядом попросил в них извинения.

— Не обессудьте… Я от простоты.

— Понимаю! — благодушно откликнулся Теркин и положил ему руку на плечо. — В вас, я вижу, вся душа трепещет на лоне природы! И это мне чрезвычайно любо, Антон Пантелеич.

— Весьма счастлив! — с особенным вздохом и конфузливо вымолвил Хрящев, тотчас же смолк и прикрыл глаза.

Из чащи, позади их, в тишине, наступившей после мимолетного шелеста листьев осины, — такая тишь бывает перед переменой погоды, — просыпались нотки певчей птицы.

— Щегол!.. — чуть слышно произнес Хрящев.

— Щегленок? — переспросил Теркин.

— Он самый! А вот и пеночка отъявилась.

Дорогой до них не доходило пение и щебетание; а теперь в их ухо входил каждый завиток мелодии серебристым дрожанием воздуха.

Еще какая-то птица подала голос уже из-за прогалины, где все еще светлее изумрудов зеленела трава от закравшихся лучей.

— Не хочу наобум говорить, Василий Иваныч, а сдается мне — снегирь.

Она вскоре смолкла, но пеночка разливалась и где-то очень близко.

Никогда еще в жизни не было Теркину так глубоко спокойно и радостно на душе, как в это утро. Пеночка своими переливами разбудила в нем не страстную, а теплую мечту о его Сане. Так напевала бы здесь и Саня своим высоким вздрагивающим голоском. Стыдливо почувствовал он себя с Хрящевым. Этот милый ему чудак стоит доверия. Наверное, нянька Федосеевна — они подружились — шепнула ему вчера, под вечер, что барышня обручена. Хрящев ни одним звуком не обмолвился насчет этого.

— Антон Пантелеич! — с опущенной головой окликнул

Теркин.

— Ась?

— Птицы поют и у меня на душе…

— Лучше всего это, Василий Иваныч. стр.460

— И вы небось знаете, по какой причине?

Он весело подмигнул ему.

— Ежели позволите… Лгать не буду… Еще вчера…

— Федосеевна, поди, не утерпела?

— Так точно. Позвольте от всего сердца и помышления пожелать вам…

Хрящев протянул ему ладонь. Теркин крепко пожал.

— Победу полную одержали. Во всех статьях… Виват! Небось будущий тестюшка ваш спасовал, а кажется, довольно высоко себя ставит… судя по обхождению…

— А вы скажите-ка мне, Антон Пантелеич, только без утайки, — вы небось думаете, что я тестюшку-то поддел, по-делецки: сначала руки дочери попросил; а, мол, откажешь — не куплю у тебя ни одной десятины.

— Ни Боже мой!.. Конечно, такой подход был бы, пожалуй, и самый настоящий, ха-ха! — На глазах Хрящева показались слезинки смешливости. — Но вы не такой… Вы, как на Оке говорят… там, в горбатовской округе, вы боэс! Это они, видите, «молодец», "богатырь",

"боец" выговаривают на свой лад…

— Спасибо!

Теркину заново приятно стало оттого, что он сначала заключил предварительную сделку с Иваном Захарычем, а потом уж попросил руки дочери… Тот было хотел поломаться, но как-то сразу осекся, начал что-то такое мямлить, вошла Павла Захаровна — и все было покончено в несколько минут.

— Тайна! — выговорил Хрящев, опустив обе руки. — Как и все! — прибавил он и смолк.

Ничего ему не сказал и Теркин. Оба сидели на мшистом пне и прислушивались к быстро поднявшемуся шелесту от ветерка. Ярко-зеленая прогалина начала темнеть от набегавших тучек. Ближние осины, березы за просекой и большие рябины за стеной елей заговорили наперебой шелковистыми волнами разных звуков. Потом поднялся и все крепчал гул еловых ветвей, вбирал в себя шелест листвы и расходился по лесу, вроде негромкого прибоя волн.

Птицы смолкли. Но сквозь гул от налетевшего ветра тишина заказника оставалась все такой же, и малейший сторонний звук был бы слышен.

— Тук! — раздалось около них в двух саженях. стр.461

— Шишка упала с ели, — шепотом сказал Хрящев и поднялся.

— Айда, Антон Пантелеич! — крикнул Теркин. Пожалуй, еще дождь хлынет; а мне хочется вон в тот край.

Они пошли молча, бодрым, не очень спешным шагом.

Солнце совсем спряталось, и все разом потемнело.

С четверть часа шли они «скрозь», держались чуть заметной тропки и попадали в чащу. Обоим был люб крепнувший гул заказника. С одной стороны неба тучи сгустились. Справа еще оставалась полоса чистой лазури.