Петр Боборыкин - Василий Теркин

— Хорошо, хорошо!

Ему стало уже досадно на себя, зачем он намекнул на этого сектанта.

— Я запретила ему за мной следом ездить. Провались они все! — вскричала она и, обернувшись к нему, опять взяла его под руку. — Вон туда сядем… Пожалуйста!.. Там так славно!

Он не противился. Серафима опустилась прямо на траву в тень, между двумя деревьями.

— Садись сюда же… Ну вот, спасибо. Ты не желаешь, чтобы я тебя, по-старому, Васей звала и «ты» тебе говорила?.. А?

— Мне, пожалуй…

— Ну, хоть и на том спасибо.

Над ними сбоку наклонились ветви большой черемухи, и к ногам их спадали белые мелкие лепестки.

Серафима подняла голову и громко потянула в себя воздух.

— Господи! — перебила она себя. — Так хорошо!.. Воздух!.. Пахнет как! Река наша — все та же. Давно ли? Каких-нибудь два года, меньше того… Тоже на берегу… и на этом самом… А? Вася? Тебе неприятно? Прости, но я не могу. Во мне так же радостно екает сердце. Точно все это сон был, пестрый такой, тяжелый, — знаешь, когда домовой давит, — и вот я проснулась… в очарованном саду… И ты тут рядом со мной! Господи!..

Волнение перехватило ее речь. Она отвернула голову и взялась руками за лицо. Теркин сидел немного стр.445 повыше ее, прислонившись спиной к одному из молодых дубов. И его против воли уносило в прошлое. Как тогда задрожали его колени, когда он, у памятника, в садике, завидел ее издали. Он себя испытывал, почти боялся, что вот не явится этого признака, по которому он распознавал страсть… И признак явился. В чувстве этой роскошной и пылкой женщины он находил потом больше глубины и честности, чем в себе. Ничего мудреного нет, что она осталась верна его памяти, даже если и начала кружить головы мужчинам… Кто его так любил?..

Глаза его украдкой остановились на ее профиле, на ее стане, на линии ее головы. Да, она смахивала на кокотку; но в ту минуту вся трепетала влечением к нему, жаждой примирения, любовью, искупающею всякий грех.

Листки дубов и черемухи ласково шептались и слали им свое благоухание; вблизи ворковала горлинка, из травы выглядывали головки маргариток.

На сердце Теркина стало помягче. Он не хотел помнить зла: но не мог и лгать, надевать на себя личину или поддаваться соблазну, чтобы сказать тотчас же потом: "Ты хотела добиться своего… Ну, а теперь прощай!"

Чуть-чуть дотронулся он до ее руки, немного ниже локтя. Серафима, точно от укола, повернулась к нему от одного прикосновения.

— Во мне, — заговорил он, не поднимая на нее глаз, — нет никакого против… тебя, — слово не сразу сошло с губ его, — сердца… Все перегорело… Может быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы сестре…

— За что? — почти изумленно перебила Серафима.

— Я тебя на грех подтолкнул… Никто другой.

— Вот еще! С какой стати ты на себя такое святошество напускаешь, Вася? Это на тебя не похоже… Или…

Она хотела сказать: "или Калерия тебя так переделала?"

— Никакого тут святошества нет. Я употребляю слово «грех» попросту. Я тобой хотел овладеть, зная, что ты чужая жена… и даже не думал ни о чем другом. И это было низко… Остальное ты знаешь. Стало, я же перед тобой и виноват. Я — никто другой — и довел тебя до покушения и перевернул всю тебя. стр.446

За три минуты он не ожидал ничего похожего на такой приговор себе. Это вылилось у него прямо, из какой-то глубокой складки его совести, и складка эта лежала вне его обычных душевных движений… И ему стало очень легко, почти радостно.

— Не фарисействую я, Сима. Осуждаю себя и готов всячески поддержать тебя, не дать тебе катиться вниз… Встретил я тебя нехорошо… Не то испугался, не то разозлился… А вот теперь все это отлетело. И никаких счетов между нами, слышишь — никаких…

— Никаких? — захлебываясь, выговорила она и наклонила к нему низко трепетное лицо.

— Никаких!..

— Вася!.. Прости!..

С этим воплем Серафима припала головой к нему. Рыдания колыхали ее.

— Что ты! Что ты!..

Теркин не находил слов. Руками он старался поднять ее за плечи. Она не давалась и судорожно прижимала голову к его коленам.

— Прости! Окаянную!.. Жить не могу… не могу… без тебя! — прерывистым звуком, с большим усилием выговаривали ее губы, не попадая одна на другую.

Все ее тело вздрагивало.

Так прошли минуты… Ему удалось поднять ее за плечи и усадить рядом.

Внезапный взрыв страсти и раскаяния потряс его, и жалость влилась в душу быстро, согрела его, перевернула взгляд на эту женщину, сложившийся в нем в течение года… Но порыва взять ее в объятия, осыпать поцелуями не было. Он не хотел обманывать себя и подогревать. Это заставило его тут же воздержаться от всякой неосторожной ласки.