Петр Боборыкин - Василий Теркин

На полпути Теркин вспомнил, что на вокзале купил путеводитель. Он взял брошюрку, старался уйти в это чтение, почувствовать в себе русского человека, переносящегося душой к старине, когда в вагонах не езжали, и не то что "смерды", — цари шли пешком или ехали торжественно и чинно на поклонение мощам преподобного, избавителя Москвы в годины народных бедствий. Еще раз попенял он себе, что не отправился пешком…

"Сделаю это на обратном пути", — решил он про себя и положил осмотреть все те урочища и церкви, про которые читал в путеводителе. Все это — стародавняя

Русь. К ней надо обращаться с простодушием и любовью. Каждое место повито памятью о пределах, их мощной, простой жизни, их благочестия. Вот село Алексеевское — любимая вотчина царя Алексея Михайловича; Ростокино, где народ восторженно встречал царя Ивана после взятия Казани; Леоново, Медведково — бывшая вотчина князя Пожарского, потом князя Василия Голицына; Тайнинское — обычный привал царей, убежище Грозного, место свидания

Лжедимитрия с матерью; Большие Мытищи с «громовым» колодцем; Пушкино с царским дворцом; Радонеж, где протекла юность Сергия…

Описание пышного жития царей захватило Теркина. Он остановился над строками: "в зимнее время у саней царских, по сторонам места, где сидел государь, помещались, стоя, двое из знатнейших бояр, один справа, другой слева".

Родись он в те времена, ему жилось бы по-другому: добыл бы он себе больше приволья, простору или погиб бы, ища вольной волюшки, на низовьях Волги, на быстрых стругах Стеньки Разина. И каяться-то после злодейств и мучительств умели тогда не по- нынешнему. Образ грозного царя-богомольца представился ему, — в келье, перед святым подвижником, поверженного в прах и жалобно взывающего к Божьему милосердию. стр.266

— Вот и Хотьков! — громко сказал кто-то из пассажиров.

Поезд стоял у длинной узкой платформы.

"Хотьков монастырь!" — повторил про себя Теркин и выглянул из окна. Вправо, на низине, виден был весь монастырь, с белой невысокой оградой и тонкой каланчой над главными воротами. От станции потянулась вереница- человек в двести, в триста — разного народа.

Она казалась бесконечной. В ней преобладали простые богомольцы, с котомкой за спиной и посохом в руке.

Теперь Теркин знал из путеводителя, что их потянуло к этой женской обители перед посещением Троицы. Там лежали останки родителей преподобного Сергия -

"схимонахи" Кирилл и Мария. Когда-то в Хотькове была

"киновия" — общежитие мужчин и женщин. Но его самого что-то не тянуло в этот монастырь. Стены, башенки, колокольни, корпусы церквей смотрели чересчур ново, напоминали сотни церковных и монастырских построек. Он и вычитал сейчас, что в нем не осталось ничего древнего, хотя он и основан был в самом начале четырнадцатого века.

Наискосок от окна, на платформе, у столика стояли две монашки в некрасивых заостренных клобуках и потертых рясах, с книжками, такие же загорелые, морщинистые, с туповатыми лицами, каких он столько раз видал в городах, по ярмаркам и по базарам торговых сел, непременно по две, с кружкой или книжкой под покровом. На столе лежали для продажи изделия монастыря — кружева и вышивания… Там до сих пор водятся большие мастерицы; одна из них угодила во дворец Елизаветы Петровны и стала мамкой императора

Павла.

Эти сведения, добытые из зелененькой брошюрки, развлекали его, но не настраивали на тот лад, как он сам желал бы. Он бросил путеводитель, закрыл глаза и откинулся вглубь. Ему хотелось поскорее быть у главной цели его поездки. Осталось всего несколько верст до Троицы. День стоял не жаркий, уже осенний. Он попадет, наверно, к концу обедни, поклонится мощам, обойдет всю святыню, съездит в Вифанию и в

Гефсиманский скит. стр.267

Так и просидел он в своем углу, с закрытыми глазами. И только за две минуты до прихода он осмотрелся и по оживлению пассажиров увидел, что поезд подъезжал к станции.

Огромная толпа высыпала под навес и туго задвигалась к выходу. Слева пестрели башни монастырской стены.

— Купец, а купец! Всего-то за двадцать копеек! Прикажите подать! — кричал извозчик с козел пыльной ободранной коляски, парой, сам — в полинялом балахоне и картузе на затылке.

Теркин сел, и коляска со звоном ржавых гаек и шарнир покатила книзу. Он не стерпел — взял извозчика, испытывая беспокойство ожидания: чем пахнет на него жизнь в этих священных стенах, на которых в смутные времена иноки защищали мощи преподобного от польских полчищ и бросали под ноги вражьих коней град железных крючковатых гвоздей, среди грохота пушек и пищалей.