Луи Селин - Банда гиньолей

В пятидесяти восьми общих палатах Лондонского бесплатного госпиталя — что за ассортимент, какой выбор, целый рынок несчастий, свои ряды для каждого: желудок, сердце, почки, кишки! Не говоря уж о зиме, когда народ кашляет!.. ох, как кашляет! девяносто три палаты как одна! Катаров невпроворот, а сверх того несчастных случаев короб… бывало, по десять-пятнадцать единовременно… в густом утреннем тумане…

Палаты уже с конца сентября погружались во тьму, кроме разве двух-трех часов поутру, да и то возле самых окон, высоченных опускных окон-гильотин; мрак наплывал с реки плотными волнами, просачивался в помещения, заглушал газовые рожки в коридорах. Он пах дегтем и портовой гарью и полнился эхом доков, сирен, окриков…

Для повторного обхода Хлодвиг вооружался громадным масляным фонарем, как на почтовой карете: видел он плохо, слышал хорошо; когда его на ходу окликали, он к кровати вплотную подходил, фонарь подносил, от фонаря ложился белый круг, выхватывал из тьмы лицо страдальца. Хлодвиг наклонялся низко-низко: «Тсс! Тсс! — шептал… — Тише! дружок! Не будите людей!.. Я скоро к вам подойду! Укольчик сделаю!.. Я скоро!., soon be over. Все пройдет!..

И так каждому… из палаты в палату… с этажа на этаж… Я скоро!.. Soon be over. Все пройдет!.. Как заведенный.

Он за ночь этих уколов невесть сколько делал!., мужчинам, женщинам… До того слепой был, что я ему фонарь вплотную подносил… к заднице прижимал… чтоб он иглу свою, куда надо, всадил… ни вкось, ни мимо…

В первые две недели, что я Джоконду навещал, мы сдружились, и уже уколы ей делал я: камфара, морфий, эфир — все как водится, а он мне фонарем светил. С припевчиком неизменным!.. Сейчас, сейчас!.. Soon be over. Все пройдет! Уколы у меня сразу получились — рука твердая, это вроде как автомат, больной ничего и не чувствует… оп! и все…

Так в Лондонском госпитале при докторе Клодовице началась подпольно моя профессиональная карьера. Я научился у него, не раздумывая, отвечать на все: Я сейчас! Soon be over! Все пройдет! Это стало привычкой, пунктиком, тиком… С тех пор я всякого навидался! там! сям! хорошего, плохого и ужасного, понятно, тоже. Потом сами узнаете. Рассудите непредвзято… по ходу дела… это уже много… Я сейчас!.. Soon be over!..

Мы вышли с интервалом, сперва одни, две минуты спустя — другие. На улице смотрели в оба… Садовая, Уэберли-Комменс, Перигэм-роуд… Впереди Боро, за ним малыш Рене — дезертир: липовые документы и фотокарточка повсюду в газетах, следом Элиза — «зарвавшаяся галантерейщица» в бегах, с целой сворой полицейских на хвосте: она уже много лет торговала шариками опиума повсюду в Мейд Вейл и Вест-Энде в безобидных дозах и без проблем, а тут вдруг по случаю войны самовольно перешла на гашиш. Чего Ярд не прощает, так это когда меняют привычки!..

Все складывалось скверно. Нас засекли и обложили. Даже в госпитале у Клодо — уж на что я паинькой держался, помогал медбратом на подхвате, когда слишком много больных набиралось, — и то жареным запахло… Джоконда нам навредила… Наболтала лишнего… Нарассказывала про свои несчастья, про Лестер, как там и что, словом, чистейшее безумие… По-английски она немного болтала, а тут — сплетница на сплетнице, ну и раздули, понятно, из мухи слона… им, лежачим, больше и заняться нечем… дело принимало дурной оборот… Поговаривали уже о том, чтобы выставить нас всех, начиная с Клодовица… внештатник, иностранец… только и годится, что для ночных дежурств… Начальство смотрело на него косо… недолюбливало… но за работу его на износ, когда по десять-пятнадцать раз за ночь вставать приходится, они платили ему гроши и вовсе не уверены были, что найдут на его место кого другого, столь же преданного, нетребовательного, непьющего, хоть и чудаковатого… Вот дирекция и колебалась насчет его увольнения… Все на волоске висело… Увольнение для него катастрофа!.. Документы у него чрезвычайно подозрительные были, печати на них такие жалкие, что лучше и не показывать… А дипломы — и того диковиннее!., однако самой большой загадкой было то, каким образом он очутился в Лондоне!.. Ему крышка, если б они его выгнали!.. Финиш, так сказать! «Эйльенов», как они иностранцев называют, последнее время каждый день забирали, причем куда менее подозрительных…

Клодовиц все это знал… сам, бывало, рассказывал, и ему было не до смеху…

Каскад, между прочим, обещал наведаться… Проходит три дня, четыре… о нем ни слуху ни духу… Мы возьми да позвони ему… пусть, дескать, приходит!., да не мешкает… мол, есть, что сказать…