Генри Джеймс: Урок мастера

— Я так рада, что имею возможность поблагодарить вас.

— Поблагодарить меня?

— Мне так понравилась ваша книга. По-моему, она великолепна.

Она сидела и улыбалась ему, а он даже не задумался над тем, какую книгу она имеет в виду, написал-то он их ведь три или даже четыре. Это показалось ему не стоящей внимания мелочью, и он как будто даже и не особенно оживился, узнав о том удовольствии, которое ей доставил и о котором говорило ее сиявшее радостью и красотою лицо. Чувство, к которому она обращалась в нем или, во всяком случае, которое она в нем вызывала, было чем-то большим и едва ли имело отношение к пробудившемуся в нем тщеславию. Это было какое-то ответное восхищение — жизнью, которую она в себе воплощала; казалось, что девическая чистота ее и душевное богатство убеждают, что подлинный успех состоит в том, чтобы быть, как она: цвести, являть совершенство, вместо того чтобы гнуть спину за перепачканным чернилами письменным столом и доводить себя до головной боли, напрягая воображение. В то время как она смотрела на него своими серыми глазами (они были широко расставлены, и огненные волосы ее, такие пышные, что они могли позволить себе лежать гладко, нависали над ними легким сводом), ему стало почти стыдно за свои писания, которые она готова была превозносить. Он понимал, что ему было бы приятнее привлечь ее к себе чем-то другим. Черты ее лица носили отпечаток зрелости, но в цвете его и в изгибе губ было что-то детское. Прежде всего, она была естественна — в этом теперь не могло уже быть никаких сомнений, — более естественна, чем ему показалось вначале, может быть, из-за налета эстетизма на ее туалете, который, казалось бы, следуя моде, поражал однако своей необычностью и в котором за буйством причуд лишь с трудом угадывалась изначальная простота. В других людях он этого всегда боялся, и жизнь подтверждала его страхи. Хоть он и был художником до мозга костей, какая-нибудь претенциозная современная нимфа с торчащими из складок одежды ветками куманики и с таким видом, как будто ее волосами только что играли сатиры, легко могла испортить ему настроение. В мисс Фэнкорт было больше непосредственности, чем в ее туалете, и лучшим доказательством этого была ее убежденность, что подобное одеяние соответствует ее свободному образу мыслей. Так обычно одеваются пессимистки, но Оверт в душе был уверен, что она любит жизнь. Он поблагодарил ее за высокую оценку его романов, и в то же время ему не давала покоя мысль, что он слишком расплывчато выразил эту свою признательность и что она может счесть его неблагодарным. Он боялся, как бы она не попросила его разъяснить ей что-либо из написанного им, а он всегда этого избегал (может быть, впрочем, недостаточно решительно), ибо всякое истолкование произведения искусства казалось ему бессмыслицей. Но девушка ему так нравилась, что он проникся уверенностью, что в дальнейшем сможет убедить ее, что не просто уклоняется от этого разговора. К тому же было совершенно очевидно, что ее не так-то легко обидеть; она не выказывала ни малейшего признака раздражения, и можно было надеяться, что она окажется терпеливой. Поэтому, когда он сказал:

— О, не упоминайте ничего здесь о том, что написал я: в этом доме есть другой человек, он-то и есть наше настоящее! — когда он изрек этот короткий искренний протест, он верил, что она не увидит в его словах ни насмешливого самоуничижения, ни неблагодарности преуспевающего писателя, который пресытился похвалами.

— Вы говорите о мистере Сент-Джордже? Не правда ли, он обаятелен?

Пол Оверт взглянул на нее в эту минуту: глаза ее загорелись каким-то лучезарным светом.

— Увы, я с ним не знаком, я могу восхищаться им только на расстоянии.

— Ну, так вам надо с ним познакомиться, ему так хочется побеседовать с вами, — продолжала мисс Фэнкорт, у которой, очевидно, была привычка говорить людям то, что, как она сама же стремительно решала, может доставить им удовольствие. Оверт догадался, что расчет этот основывался на том, что, в ее глазах, отношения между людьми складывались просто.

— Мне бы и в голову не пришло, что он что-нибудь обо мне знает.

— Знает, все знает. А если бы вдруг оказалось, что нет, то я бы ему о вас все рассказала.

— Рассказали обо мне все?

— Вы говорите совсем как герои вашей книги! — воскликнула девушка.

— Выходит, что они все говорят одинаково.

— Но ведь писать так трудно. Судя по рассказам мистера Сент-Джорджа, на это уходит столько сил. Я ведь и сама тоже пыталась и убеждена, что это действительно так. Я пыталась написать роман.