Оноре Бальзак - Полковник Шабер

Полгода спустя после описанных событий Дервиль, который не слыхал больше ничего ни о полковнике Шабере, ни о графине Ферро, решил, что они пришли к полюбовному соглашению и графиня, в отместку ему, поручила оформить это соглашение другому поверенному. Как-то поутру, подсчитав суммы, выданные Шаберу, и прибавив свои расходы, Дервиль обратился к графине Ферро с просьбой передать этот счет полковнику, предполагая, что ей известно местожительство ее первого супруга.

На следующий же день управляющий графа Ферро, незадолго до того назначенный председателем суда первой инстанции в одном из крупных городов, прислал Дервилю следующий неутешительный ответ:

« Милостивый государь!

Госпожа Ферро поручила мне сообщить Вам, что Ваш клиент недостойно злоупотребил Вашим доверием; лицо, именовавшее себя графом Шабером, призналось в том, что это имя присвоено им незаконно.

— И носит же земля таких простаков! — воскликнул Дервиль. — А еще называюсь поверенным! Вот, будьте великодушным, отзывчивым филантропом и ученым правоведом в придачу, все равно вас обведут вокруг пальца. Эта история влетела мне в две тысячи франков!

Вскоре после получения этого письма он отправился в суд повидаться с адвокатом, который вел дела в исправительной полиции. По случайному стечению обстоятельств Дервиль вошел в шестую камеру как раз в тот момент, когда председатель приговорил за бродяжничество некоего Гиацинта, не помнящего родства, к двум месяцам тюрьмы с последующим переводом в дом призрения в Сен-Дени, что в практике исправительной полиции равносильно пожизненному заключению. Услышав имя Гиацинт, Дервиль взглянул на обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых, и узнал в нем своего лже-Шабера.

Старый солдат был невозмутим, немного рассеян; даже лохмотья, даже нищета, наложившая свой след на его лицо, не могли лишить его благородства и гордости. В его взгляде было стоическое спокойствие, что не могло бы укрыться от глаз судьи; но стоит только человеку попасть в руки правосудия, он становится существом подсудным, вопросом права, казусом, подобно тому, как в руках статистика он только цифра. Когда старого солдата увели в канцелярию, откуда его должны были отправить в тюрьму вместе с партией бродяг, дела которых разбирали в тот же день, Дервиль, воспользовавшись правом юриста, имеющего доступ во все помещения суда, прошел вслед за ним и несколько минут молча рассматривал Шабера, сидевшего посреди пестрой толпы нищих. В те времена камера при судейской канцелярии являла собой одно из тех зрелищ, которое, к великому сожалению, до сих пор не изучено еще ни законниками, ни филантропами, ни художниками, ни писателями.

Эта камера, как и все лаборатории крючкотворства, представляет собою темное, зловонное помещение; вдоль стен стоят побуревшие деревянные скамьи, отполированные засаленными отрепьями обездоленных, сходящихся отовсюду на это сборище общественных недугов, которого никому из них не избегнуть. Поэт сказал бы, что сам дневной свет стыдится озарить эту страшную яму, куда стекаются тысячи злосчастных судеб. Здесь в каждой щели притаилось преступление или преступный замысел, здесь в каждом уголке может встретиться вам человек, махнувший на все рукой, после первого своего проступка заклейменный судом и вступивший на путь, в конце которого его ждет гильотина или самоубийство. Того, кто влачится по парижским мостовым, рано или поздно прибьет к этим изжелта-серым стенам, и филантроп, если только он не праздный созерцатель, найдет здесь объяснение бесчисленных самоубийств, на которые горько сетуют лицемерные писатели, найдет не сделавши и шага для их предупреждения, и разгадает пролог драмы, обрывающейся в морге или на Гревской площади.

И вот полковник Шабер сидел в толпе этих людей с энергическими физиономиями, одетых в отвратительные ливреи нищеты. Оборванцы то замолкали, то переговаривались вполголоса, так как три жандарма расхаживали взад и вперед, с грохотом волоча по полу свои сабли.

— Вы меня узнаете? — спросил Дервиль, подходя к старому солдату.

— Да, сударь, — ответил Шабер, приподнимаясь ему навстречу.

— Если вы человек честный, — продолжал тихо Дервиль, — как вы могли не вернуть мне долг?

Старик покраснел до ушей, как девушка, заподозренная матерью в тайном свидании с возлюбленным.

— Как! — громко воскликнул он. — Разве госпожа Ферро вам не уплатила?