Людвиг Тик - Достопамятное жизнеописание Его Величества Абрагама Тонелли

И по правде, лицо его, обыкновенно сморщенное, как намокшая перчатка, порою разглаживалось, как солнце, так что у него во взоре появлялась некая благосклонность, которою высокие особы частенько долгое время довольствуют целые толпы бедняков, а с золотыми монетками, которых у него была уйма, тоже дело обстояло не так просто. Чеканка была такова, что ее нельзя было отнести ни к одной мыслимой рубрике иностранных денег. На одной стороне находилась надпись, которая казалась почти китайской. А на оборотной на щите, покрытом тюрбано-подобной короной, помещен крылатый ослик. А посему хозяин гостиницы не хотел принимать в уплату эти неведомые никому монеты, покуда Генерал-вардейн монетного двора господин Лоос [16]не уверил его, что золото сказанных монет столь чисто, что чеканить из него деньги можно только из чванства.

А если бы и впрямь хотели принять его за путешествующего инкогнито азиатского властелина, то и тут в свою очередь наталкивались на кричащие противоречия в его повадках. Частенько имел он обыкновение высоким визгливым голосом горланить песни, не очень-то принятые в благородном обществе, как например: «Под вечер, под вечер с получки недельной», или «В Берлине, в Берлине, где липы цветут», или «Портняжке приспичило в Панков попасть» и т. д. [17]

Также влекло его с неудержимой силой посещать известные танцевальные залы, где веселятся с расфуфыренными девицами. Оттуда его обыкновенно вышвыривали со стыдом и срамом, ибо, кружась, он никак не мог попасть в такт и портил фасон яично-желтых шнурованных башмаков самой поворотливой кухарке. Но что окончательно сломило его репутацию, так это, когда он на Жандармском рынке, в базарное утро внезапно, словно обуянный злым бесом, запустил руку в бочку с сельдями и, вытянув одну, стал поедать, приплясывая на одной ноге. Что толку, ежели он великодушно одарил разбушевавшуюся селедочницу крылатым ослом? Всяк поносил его, как беспутного человека, лишенного страха божьего. Погибла репутация, и тут не пособит ни один осел!

Спустя несколько дней после сего происшествия диковинный чужестранец также покинул Берлин. К немалому удивлению трактирщиков и всех тех, кто как раз в то время глазел из окошек, он отбыл в посеребренной сверху до низу карете, подняв пыль столбом.

А еще через несколько дней в ресторации «Отеля де Бранденбург» зашла речь об этом странном постояльце, и господин Краузе [18]упомянул, что в письменном столе в покое, который тот занимал, найден свиток исписанной бумаги, который он сберег. По моей просьбе я заполучил этот свиток. Каково же было мое удивление, моя радость, мой восторг, когда я, едва взглянув на манускрипт, тотчас же убедился, что чужестранец был не кто иной, как прославленный, провозглашенный императором Аромата портняжка-подмастерье Абрагам Тонелли, чье достопамятное «Жизнеописание» много лет назад было предложено читающему свету в восьмом томе «Страусовых перьев». Немалого примечания достойно, что теперешние мемуары начинаются как раз с того места, где кончалось помянутое «Жизнеописание», и посему довольно точно к ним подходят. Возможно, что Тонелли в Берлине разыскивал прежнего редактора «Жизнеописания» (Людвига Тика) и не нашел. Но раз уже судьбе было угодно вручить мне его манускрипт, то я усмотрел в этом веление принять на себя его редакцию, к чему ни господин Абрагам Тонелли, ни господин Людвиг Тик не могут отнестись неблагосклонно [19].

Итак, предлагается здесь:

Ложь – большой порок, особливо же потому, что она противна правде, которая есть большая добродетель. Также сам никогда не врал, словно мне от того была корысть. Обладаю довольно солидной совестью, которая меня иногда больно бьет по загривку. Вот и сейчас понуждает меня признаться, что наврал, когда сообщил свету, как я постарел и поседел, а все еще счастлив, и как исполнились идеальные грезы моей юности. Был, когда писал, молодым пригожим малым, с розовыми щеками, однако сильно их пудрил. Поедал чешских фазанов, да к тому же запивал мускатом. Это и почитал идеальными грезами моей юности. Хотел тем похвастать, что всего достиг, чего намеревался, и теперь счастлив до конца дней своих. Малость замутил свою старую историю. Не помышлял о Крезе и вообще превознесся как дурак, и, как уже сказано, все налгал, кроме того, что обладал отличным аппетитом, который и посейчас сохранил. Испытал, вскоре после того как наврал, большое несчастье, нужду и муки, чего ради принужден был оставить и забыть все свое великолепие. О сколь должен бренный человек склонять свою выю перед капризной суровостью беспрестанно изменчивой судьбы! О обманчивый блеск счастья, как скоро, как внезапно блекнешь ты от ядовитого дыхания злополучия! Вот так-то, а не иначе и ведется на белом свете!