Владимир Набоков - Просвечивающие предметы

Занявшись теперь древесиной, не будем терять из виду наш бесценный кусочек свинца. Вот оно, дерево! Та самая сосна! Вот ее срубили. В дело идет только ствол — его очищают от коры. Мы слышим визг новоизобретенной пилорамы, глядим на высушиваемые и разделываемые обрубки. Вот та доска, из которой будет изготовлено тело карандаша, выпавшего из пустого ящика (который до сих пор еще открыт). Мы видим его в стволе, ствол в дереве, дерево в лесу, а лес в мире, который построил Джек. Об их присутствии мы узнаем по признакам, для нас совершенно ясным, хотя и лишенным имени, — описать их так же невозможно, как описать улыбку тому, кто никогда не видел улыбчивых глаз.

Так, мерцая, разворачивается вся эта маленькая драма — от кристаллов углерода и поваленной сосны до убогого этого орудия письма, этого просвечивающего предмета. Но, увы, сам трехмерный карандаш, на мгновение побывавший в пальцах у Хью Персона, от нас все-таки ускользает. Но сам Персон от нас не уйдет.

Это был его четвертый приезд в Швейцарию. Впервые он здесь побывал восемнадцать лет назад, когда вместе со своим отцом на несколько дней приезжал в Трю. Спустя десять лет, в тридцатидвухлетнем возрасте, он вновь посетил этот старый город на озере, где успешно встряхнул свои чувства — полураскаяние, полуудивление, — отправившись взглянуть на гостиницу, где они останавливались. От безликой станции у озера, до которой он доехал по местной ветке, круто поднималась тропинка, переходящая в старую лестницу. Он помнил, что гостиница называется «Локэ», потому что это напоминало девичью фамилию его матери, происходившей из Французской Канады, — Персон-старший пережил ее на неполный год. Еще он помнил, что гостиница эта, жалкая и некрасивая, стояла в унизительном соседстве с гораздо лучшим отелем, в окнах которого смутно белели столы и, как рыбы в аквариуме, сновали официанты. Ни той, ни другого теперь не было, а на их месте возвышалась поблескивающая сталью постройка — Банк Бле: полированные поверхности, стеклянные плоскости, растения в кадках.

Спал он там в некоем нерешительном подобии алькова, аркой и вешалкой отделенном от кровати отца. Ночь — всегда чудище, но эта была особенно ужасна. Дома у Хью всегда была своя комната, и он терпеть не мог эту братскую могилу сна, угрюмо надеясь, что во время последующих остановок в их путешествии по Швейцарии, маячившем перед ним, словно в цветном тумане, у них с отцом, как обещано, действительно будут отдельные спальни. Отец его, человек лет шестидесяти, ростом пониже, чем Хью, и поплотнее, за недолгое время своего вдовства как-то неаппетитно состарился. Все его вещи обладали слабым, но совершенно определенным, безошибочно узнаваемым запахом. Он вздыхал и сопел во сне, а снились ему огромные, неподъемные кирпичи мрака, которые надо было поднять и оттащить с дороги, по ним он карабкался с замирающим чувством бессилия и отчаяния. В анналах путешествий по Европе, которые по совету домашних врачей совершают, лишь бы развеять грусть одиночества, ушедшие в отставку старцы, едва ли найдется одно-единственное, которое принесло бы хоть какую-то пользу.

Персон-старший всегда был «безруким», но то, как он последнее время шарил руками в пенной воде пространства, стараясь отыскать прозрачное мыло ускользающей материи, то, как он тщетно пытался завязать или развязать части одежды, которые требовалось затянуть или расслабить, становилось определенно комичным. Хью кое-что от этой неуклюжести унаследовал, однако новая эта ее преувеличенная форма его раздражала, словно без конца повторяющаяся пародия. В свой последний день в так называемой Швейцарии (то есть непосредственно перед событием, после которого все стало для него «так называемым») старик, руки-крюки, начал поутру сражаться с жалюзи, чтобы поглядеть, какая стоит погода, и, успев, прежде чем штора шуршащей лавиной свалилась обратно вниз, приметить мокрую мостовую, решил прихватить зонтик, как оказалось, плохо сложенный. Хью, раздувая ноздри, следил за его попытками поправить дело с безмолвным отвращением. Гнев был незаслуженный, ибо со множеством предметов — от живых клеток до погасших звезд — происходят время от времени разные небольшие злоключения, оттого что руки их безымянных творцов не всегда умелы и бережны. Неприятно колыхавшиеся черные складки надо было уложить заново, но едва была поймана ленточка с кольцом (кружок, осязаемый большим и указательным пальцами), как в бороздах и межах пространства затерялась соответствующая пуговка. Понаблюдав немного за отцовскими неловкими ухватками, Хью вырвал зонт у него из рук с такой резкостью, что старик, прежде чем ответить на эту внезапную неучтивость извиняющейся улыбкой, еще несколько секунд продолжал шарить руками в воздухе. Так и не произнеся ни слова, Хью свирепо свернул и застегнул на пуговицу зонтик, принявший, по правде сказать, не лучший вид, чем тот, какой в конце концов придал бы ему отец.