Владимир Набоков: Просвечивающие предметы

Еще он написал письмо в лондонскую «Таймс», перепечатанное спустя несколько лет в антологии «Редактору: Сэр…», где было такое место:

Анакреон умер в восемьдесят пять лет, задушенный предтечей вина {8} 8 Анакреон умер… задушенный предтечей вина… — Согласно легенде, древнегреческий лирик Анакреон, уроженец города Теос в Ионии, дожил до глубокой старости и умер, поперхнувшись виноградом. В своих стихах он воспевал мирские наслаждения: любовь, вино, пиры. (как сказал другой иониец), а шахматисту Алехину цыганка нагадала, что его убьет мертвый бык в Испании {9} 9 …шахматисту Алехину цыганка нагадала, что его убьет мертвый бык в Испании. — Непереводимая игра слов, основанная на омонимии существительных «bull» (бык) и «bull» (пустяк; восходит к вульг. лат. bulla — игра). Таким образом, причина смерти чемпиона мира по шахматам гроссмейстера Александра Алехина (1892–1946), «предсказанная цыганкой», — мертвая (или потускневшая, поблекшая) игра, то есть и сами шахматы, и упадок творческих сил. На самом деле Алехин, проживший последние годы жизни в Испании, умер в Португалии — в гостиничном номере, склонившись над шахматной доской. .

Окончив университет, он семь лет проработал секретарем и безымянным помощником одного знаменитого мошенника, покойного символиста Атмана {10} 10 Атман — в индуизме божественное начало в душе человека. , неся полную ответственность за примечания вроде следующего:

Кромлех (сравни, млеко, Milch, milk) — очевидно, символ Великой Матери, так же как менгир (mein Herr) означает мужское начало. {11} 11 Кромлех (сравни, млеко…). — Этимологические изыскания Хью Персона пародируют психоаналитическую культурологию Юнга и его школы (см. коммент. к с. 238) и не имеют под собой никаких оснований. Кромлех (археол.) — круг камней — происходит от валлийского crom — круглый и llech — камень; менгир — ритуальный каменный столб — от бретонского men — камень и hir — длинный.

Потом он был какое-то время занят в производстве канцелярских принадлежностей, и выпущенное им вечное перо получило название «перо Персона». Это и осталось самым большим его достижением. Двадцатидевятилетним угрюмцем он поступил в большое издательство, где служил и библиографом, и ответственным за рекламу, и корректором, и помощником редактора, и старшим редактором, и угодником авторов. Усталый раб, он был отдан в распоряжение миссис Флэнкард, пышнотелой и претенциозной дамы с красным лицом и глазами осьминога, чей огромный роман «Олень» был принят к изданию при условии, что будет решительно пересмотрен, безжалостно сокращен и частично переписан. Предполагалось, что заново написанные куски — по нескольку страниц в разных местах романа — заполнят черные кровоточащие пустоты между оставшимися главами, зияющие в подвергнутом безжалостному усечению тексте. Операцию эту произвела одна из коллег Хью, хорошенькая девушка с «конским хвостом», которая вскоре ушла из издательства. Писательского таланта у нее было еще меньше, чем у миссис Флэнкард, и теперь на Хью была взвалена обязанность не только залечивать нанесенные ею раны, но и выводить бородавки, оставленные ею в неприкосновенности. Несколько раз он пил чай у миссис Флэнкард в ее прелестном загородном домике, украшенном почти исключительно полотнами ее покойного мужа — ранняя весна в гостиной, разгар лета в столовой, все красоты Новой Англии в библиотеке и зима — в спальне. В этой последней комнате Хью постарался не задерживаться, испытывая жуткое предчувствие, что миссис Флэнкард захочет быть обесчещенной прямо под палевыми снегами мистера Флэнкарда. Как и многие перезрелые, но все еще красивые дамы, имеющие какое-то отношение к искусству, она, казалось, совершенно не понимала, что огромный бюст, морщинистая шея и запах женской несвежести в смеси с одеколоном способны отпугнуть нервного мужчину. Он издал вздох облегчения, когда «наша книга» наконец вышла.

На волне коммерческого успеха «Оленя» ему дали более почетное задание. «Господин R.», как его называли в издательстве (у него было длинное немецкое имя из двух половин с аристократической частицей между замком и утесом), писал по-английски значительно лучше, чем говорил. Ложась на бумагу, его английский приобретал форму, богатство и ту иллюзию выразительности, благодаря которым менее требовательные критики удочеренной им страны называли его выдающимся стилистом.