Владимир Набоков - Прозрачные предметы

Арманда поведала Персику, что Джулия специально приехала из Женевы, чтобы обсудить с ней ряд русских фраз, которыми она, Джулия, отправлявшаяся завтра в Москву, хотела «поразить» своих друзей в СССР. Персик прилетел из Штатов ради ее отчима.

— Бывшего отчима, слава богу, — сказала Джулия. — Кстати, Персик, если таков твой европейский псевдоним, ты можешь нам помочь. Арманда права, я хочу произвести впечатление на знакомых в Москве, обещавших свести меня с одним знаменитым молодым советским поэтом. Она научила меня нескольким потрясающим словам, но мы застряли (достала клочок бумаги из сумочки)… я хочу знать, как сказать: «Какая миленькая церквушка, какой здоровенный сугроб». Понимаешь, мы сначала делаем это по-французски, и она думает, что «сугроб» — это rafale de neige, но я уверена, что это не rafale по-французски, не «метла» по-русски, или как они там называют метель?

— Нужное вам слово, — сказал Персон, — congère, женский род, я знаю его от матери.

— Тогда это «сугроб» по-русски, — сказала Арманда и сухо добавила: — Только снега ты в августе там не увидишь.

Джулия рассмеялась. Джулия выглядела счастливой и здоровой. Джулия стала еще миловидней, чем два года назад. Будет ли теперь она мне сниться с этими новыми бровями, длинноволосая? Как быстро сны подстраиваются под новую моду? Сохранится ли в следующем сне ее прежняя прическа японской куклы?

— Позвольте мне для вас что-нибудь заказать, — Сказала Арманда Персику, не подкрепляя, однако, свое предложение жестом, сопровождающим обычно такую фразу.

Персик решил, что хочет чашку горячего шоколада. Бесовский соблазн встретить давнюю пассию на людях! Арманде, разумеется, ничто не угрожает. Она принадлежит к другой категории, вне конкуренции.

Хью вспомнил знаменитую новеллу R. «Трилистник времени».

— Ты не помнишь, Арманда, какое еще слово мы не могли перевести?

— Мы сидим над этим уже два часа, — сказала Арманда с раздражением, не понимая, судя по всему, что опасаться ей нечего. Соблазн был совершенно другого, чисто интеллектуального или художественного порядка и так подробно исследован в «Трилистнике времени»: некий респектабельный господин в синем, как ночь, смокинге ужинает на освещенной террасе с тремя декольтированными грациями — Алисой, Виолой и Синтией, впервые видящими друг друга. А — его бывшая любовь, В — его нынешняя подруга, С — его будущая жена.

Тут он пожалел, что не заказал кофе, как Арманда или Джулия. Шоколад оказался отвратительным. Вам подавали чашку горячего молока, отдельно — кусочек сахара и нарядно выглядевший пакетик. Отрываете верхнюю кромку пакетика. Добавляете бежевую пыль содержимого к безнадежно однородному молоку в чашке. Делаете глоток и спешите положить сахар. Но никакой сахар не в состоянии улучшить пресный, унылый, недобросовестный вкус.

Арманда, следившая за всеми стадиями удивления и недоверия, улыбнулась и сказала: «Теперь вы знаете, до чего дошел в Швейцарии горячий шоколад. Моя мать, — продолжила она, обращаясь к Джулии, которая с разоблачительной бесцеремонностью общего прошлого (хотя сейчас она гордилась собственной скрытностью) сделала выпад ложечкой в направлении чашки Хью и взяла содержимое на пробу, — моя мать даже расплакалась, когда впервые ей подали эту гадость: видите ли, она с такой нежностью лелеяла воспоминания о горячем шоколаде своего приторного детства».

— Весьма отвратно, — подтвердила Джулия, облизывая полные бледные губы, — и все же лучше это, чем наш американский сиропчик.

— Вот-вот, ты самое непатриотичное существо на свете, — сказала Арманда.

Очарование прошедшего времени заключалось в его тайне. Зная Джулию, он был более или менее уверен, что она не расскажет швейцарской подруге об их романе — маленьком десерте среди бесчисленного множества блюд. В это драгоценное и хрупкое мгновение он и Джулия (Алиса и герой) заключили соглашение о минувшем, неосязаемый пакт, направленный против реальности, представленной шумным уличным перекрестком с шуршащими автомобилями, деревьями и незнакомцами. Вершину В данного треугольника замещал сам город Витт, тогда как главной незнакомкой — и в этом притаился источник еще одного восторга — была его завтрашняя возлюбленная, Арманда, но Арманда так же не предвидела будущего (которое автор, разумеется, знает во всех деталях), как и не представляла прошлого, чей привкус только что вновь пережил Хью вместе с присыпанным коричневой пудрой молоком. Хью, сентиментальный дурачок и, по правде говоря, не слишком оригинальный человек (оригинальные люди выше таких вещей, он же был всего лишь славным малым), пожалел, что музыка не сопровождала эту сцену: никакого румынского скрипача, надрывающего тебе душу свадебным гимном в честь двух переплетенных монограмм. Не было даже механического подвывания «Влечения» (вальс), льющегося из репродуктора в кафе. И все же присутствовало нечто вроде подспудного ритма, организованного голосами прохожих, позвякиванием посуды и дыханием альпийского ветерка в бесстрастной кроне каштана на углу.