Владимир Орлов - Солёный арбуз

— ...был сослан на три года в Восточную Сибирь. — Указка остановилась, отыскав на стене знакомую фотографию. — После медицинского осмотра, при котором у Владимира Ильича обнаружилось заболевание легких, ему было назначено местом ссылки глухое село Шушенское, лежавшее более чем в шестистах верстах от железной дороги. Восьмого мая тысяча восемьсот девяносто седьмого года в сопровождении двух жандармов, на крестьянской телеге, запряженной парой лошадей, Владимир Ильич прибыл в Шушенское. Тогда село...

Указка отыскала еще одну фотографию и застыла, уставившись на нее. Букварь вертел головой, словно хотел увидеть в этих побеленных комнатах нечто необыкновенное. Но, кроме старых фотографий, портретов, книг, копий документов и писем, запрятанных под стекло, длинная палка показать ничего не могла. Потом Марья Григорьевна подвела Букваря к маленькой комнатушке в тринадцать квадратных метров. В комнатушке стояли четыре неуклюжих стула, столик и застеленная кровать. В этой комнате больше года жил Ленин.

Марья Григорьевна дала Букварю минуту поглядеть на кровать, стулья и стены, увешанные фотографиями, и пригласила, его пройти во второй дом музея. Шли тихой улицей, а потом берегом ленивой, шушукающейся с ветлами Шуши. Букварь шагал быстро и снова видел перед собой худую, длинную спину

— В этот дом крестьянки Петровой Владимир Ильич перебрался после приезда Надежды Константиновны Крупской и ее матери. Дом был построен по проекту декабриста Фролова для декабриста Фаленберга в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Уезжая из Шушенского, Фаленберг...

Дом был большой, в пять окон, посматривал через листву яблонь, кленов, берез на зеленоватую воду Шуши.

Снова Букварь переставлял ноги особенным образом, «по-музейному», рассматривал фотографии на стенах, жандармские распоряжения и доносы с ятями, закорючками и витиеватыми оборотами, копии писем Ленина с бегущими, энергичными словами. Он видел диаграммы и карты, деревянную конторку, копию той, за которой стоя работал Ленин, и на ней чернильницу, и ручку, и керосиновую лампу с зеленым пузатым абажуром. В соседней комнате была столовая, и Букварь побродил возле квадратного стола и стеклянного буфета, рассматривал тарелки, ложки, ножи и солонку. За стеклом лежала деревянная ложка, зеленая, с цветами, и Букварь осмотрел ее. Потом он увидел книжные полки и старинные толстые тома на них. Книги были философские, экономические, по сельскому хозяйству и статистические сборники. Лежали на стендах и книги Ленина, известные всему миру, написанные в Шушенском, и Букварь снова оглядел комнату, в которой Ленин вел борьбу с народниками и экономистами, обдумывал, какой должна стать партия рабочего класса.

— ...в какой-то мере, — сказала Марья Григорьевна, — Шушенское явилось колыбелью нашей партии.

Букварь неожиданно обернулся к ней и спросил отрывисто:

— А вы видели Ленина?

Что-то изменилось вдруг в жестком лице Марьи Григорьевны, изменилось впервые, на секунду отразив растерянность и недоумение.

— Нет, — сказала Марья Григорьевна, — я не видела. Она помолчала, словно вспоминая что-то.

— Мой отец видел. Здесь, в Шушенском. На охоте. Несколько раз. Рассказывал мне: простой такой человек, улыбчивый, крепкий, коренастый...

Марья Григорьевна говорила еще что-то, ее указка снова шарила по стенам, но Букварь уже ничего не слышал. Он видел улыбчивого, коренастого человека, видел совсем рядом, в этой светлой, побеленной комнате у деревянной конторки с керосиновой лампой.

Все, что слышал и видел Букварь минуту назад, было простыми словами, фотографиями, ложками, письмами, копиями документов. Он видел экспонаты, пронумерованные и заинвентаризованные, которые могли дать его сердцу и разуму столько же, сколько дали рисунки и сухие слова в учебнике истории для десятого класса. Букварь чувствовал неудовлетворенность: он думал, что музей рассказывает ему о Ленине так же, как мог рассказать о природе высушенный березовый лист. И вдруг эти простые слова: «улыбчивый, крепкий, коренастый» выбросили высушенный березовый лист, распахнули окна и впустили в комнату зеленые шумящие ветви. Экспонаты перестали быть экспонатами: они засветились, ожили, они стали вещами, видевшими Ленина, служившими ему, и Букварь по-иному, с волнением посмотрел на них.

— Вот и все, — сказала Марья Григорьевна, и указка стукнулась о доску пола, рекомендуя Букварю сказать «спасибо» и отправиться на автостанцию.