Оноре Бальзак - Беатриса

— О чем это они говорят? — спросил Каллист у Фелисите.

— Дорогое мое дитя, ты еще не знаешь, какие страшные права дает мужчине над женщиной угасшая любовь! Беатриса не посмела не дать ему руки: без сомнения, он издевается над вашим романом, он угадал его по вашему поведению и по тому, как вы появились здесь вдвоем.

— Издевается над ней? — спросил запальчиво Каллист.

— Успокойся, — ответила Фелисите, — или ты упустишь последние шансы, которые тебе еще остались. Если он слишком оскорбит самолюбие Беатрисы, она растопчет его, как червя. Но он коварен и хитер, он возьмется за дело с умом. Он не может допустить мысли, чтобы гордая госпожа де Рошфид могла ему изменить. По его мнению, любить мужчину за красоту — значит быть уж чересчур испорченной. Не сомневаюсь, что он изобразит ей тебя как мальчишку, которому взбрела в голову тщеславная мысль обладать маркизой и вершить судьбами двух женщин. Наконец, он пустит в ход арсенал самых оскорбительных предположений. Стремясь опровергнуть их, Беатриса вынуждена будет прибегнуть ко лжи, и он, таким образом, останется хозяином положения.

— Ах, — воскликнул Каллист. — Он не любит ее. А я, я бы оставил ей свободу: в любви мы всегда свободны выбирать, и каждодневно мы подтверждаем свой выбор. Каждодневно пополняется сокровищница наших радостей: завтра мы богаче, чем были вчера. Еще неделя, и он не застал бы нас здесь. Что за причина его приезда?

— Шутка журналиста, — ответила Фелисите. — Видишь ли, опера, на успех которой он рассчитывал, с треском провалилась. А тут еще Клод Виньон заявил в фойе театра: «Невесело разом потерять и репутацию и любовницу». Никто еще так не задевал его тщеславия. Любовь, покоящаяся на низких чувствах, не знает жалости. Я пыталась расспросить его, но кто может разгадать такую неискреннюю, лживую натуру? Он производит впечатление человека уставшего, ему надоела и его бедность, и его любовь, — словом, вся жизнь опротивела. Он сожалеет, что его связь с маркизой получила такую широкую огласку, и, говоря со мной о былом своем счастье, сложил целую жалобную поэму, но она, пожалуй, слишком тонка, чтобы быть правдивой. Уверена, что он хотел выведать у меня тайну вашей любви, он надеялся, что. слушая его лесть, я от радости выболтаю все.

— Ну и что же? — спросил Каллист, глядя на Беатрису и на Конти, которые медленно прохаживались вдоль аллеи, и уже не слушая Фелисите.

Из осторожности Камилл держалась выжидательной тактики, она не выдала тайны Каллиста и Беатрисы. Музыкант мог провести любого, и поэтому мадемуазель де Туш заклинала юношу не доверять Конти.

— Дорогое мое дитя, — начала она, — сейчас наступила для тебя самая критическая минута; тут требуется осторожность, ловкость, — но в этом ты, увы, не слишком силен, не тебе разгадать игру самого хитрого человека на свете, а я ничем больше не могу тебе помочь.

Колокол прозвонил к обеду. Конти предложил руку Фелисите, Беатриса пошла вместе с Каллистом. Камилл с умыслом пропустила маркизу вперед, и та, взглянув на юного бретонца, быстро приложила палец к губам, давая тем самым понять своему возлюбленному, что он должен быть нем как могила. Во время обеда Конти был на редкость весел, — быть может, он надеялся таким образом скрыть свои подозрения и проникнуть в тайны г-жи де Рошфид, которая весьма неискусно играла свою роль. Если бы она просто кокетничала с Каллистом, ей удалось бы обмануть Конти, но она любила — и выдала себя. Хитрый музыкант, в расчеты которого отнюдь не входило стеснять маркизу, делал вид, что не замечает ее смущения. За десертом он перевел разговор на женщин и стал превозносить благородство их чувств.

— Женщина, которая готова покинуть нас, когда мы благоденствуем, приносит себя в жертву мужчине, когда на него обрушиваются беды, — разглагольствовал он. — Женщина гораздо выше мужчины, ибо она постояннее нас; только будучи жестоко оскорбленной, она решится оставить своего первого возлюбленного; она дорожит первым чувством, как своей честью, вторая любовная связь покроет ее позором... — и т. д. и т. п.

Он прочитал великолепную мораль, он воскурял фимиам пред алтарем, а на этом алтаре исходило кровью женское сердце, пронзенное тысячью стрел. Только Беатриса и Фелисите понимали ядовитые намеки, которые Конти бросал без промаха среди самых безудержных похвал. Минутами обе краснели, но вынуждены были сдерживать свое негодование; после обеда дамы взялись за руки, поднялись на половину Камилла, не сговариваясь, и прошли в большую гостиную; света еще не зажигали, здесь они могли переговорить с глазу на глаз.